Виктор Лягин. Подвиг разведчика - Александр Бондаренко

Так как «над Лягиным» никаких начальников по этой линии не было, то многие его называли и даже считали заместителем начальника внешней разведки — тогда она уже именовалась 1-м управлением НКГБ СССР — по НТР. Реально говоря, именно так оно и было.

Недаром же мы утверждали, что отрицательная характеристика, подписанная П. П. Пастельняком, не соответствовала истине! Такого ценного работника, как Лягин, терять было нельзя — и особенно хорошо понимал это сам начальник 1-го управления старший майор госбезопасности Павел Михайлович Фитин, верный и надежный друг Виктора Александровича.

Но тут мог сыграть свою роль и другой момент — хотя это опять-таки не официальные данные, а исключительно наши предположения и догадки. (Мы же тоже кое-что понимаем.)

Хорошо известно, и мы об этом уже написали, что нарком иностранных дел Вячеслав Михайлович Молотов очень не любил Наркомат внутренних дел как таковой, а в особенности его руководителя Лаврентия Павловича Берию, являвшегося его соперником по степени близости к вождю. Нелюбовь Вячеслава Михайловича впоследствии перешла и на Наркомат госбезопасности, отпочковавшийся от НКВД в феврале 1941 года, куда перешли небезразличные, скажем так, наркому иностранных дел структуры. Ведь Молотов считал и не раз говорил Сталину, что разведка как самостоятельная структура вообще не нужна — мол, с ее функциями вполне и даже гораздо более квалифицированно и успешно, нежели разведчики, справляются опытные «чистые» дипломаты.

Ну а если враждовали руководители, то традиционно и отношения между двумя структурами — особенно в верхних эшелонах — были достаточно напряженными. Это люди, работавшие «в поле», «за бугром», не имели времени на дурацкие «разборки» — они добросовестно трудились бок о бок, помогая друг другу при любой возможности, вне зависимости от своей ведомственной принадлежности, зато в высоких чиновничьих кабинетах отношения были совсем иные. Так что если в Центр действительно пришло сообщение о том, что Лягин, мягко говоря, имел «неформальные отношения» с женой высокопоставленного дипломата, то эта новость кое-какими начальниками явно была воспринята с восторженными добавлениями: «Как мы их!» и «Молодец, парень!» В общем, «Завидовать надо!» — полное моральное удовлетворение. Конечно, дальше некоторых кабинетов на Лубянке эта информация не шла, но все-таки было приятно…

Вот так, очевидно, и получилось, что серьезный дисциплинарный проступок (моральных оценок в данном случае мы давать не вправе) был поставлен разведчику в плюс. Но кто бы тогда знал, что в ближайшее время Виктору опять придется пускать в ход свои мужские чары — но это уже будет в оперативных целях, во благо порученному ему делу.

Да и вообще, в то время еще никто ничего по-настоящему не знал. А ведь гроза должны была разразиться буквально с часу на час. Еще «30 апреля 1941 г. на секретном совещании в штабе ОКВ[51] Гитлер установил окончательную дату начала операции “Барбаросса” — 22 июня 1941 г. Все присутствующие на совещании военачальники не сомневались в ее успешном завершении».

Сообщение об этом совещании пришло в Центр с большим опозданием. «16 июня 1941 года из нашей берлинской резидентуры пришло срочное сообщение о том, что Гитлер принял окончательное решение напасть на СССР 22 июня 1941 года. Эти данные тотчас были доложены в соответствующие инстанции», — вспоминал тогдашний начальник разведки Павел Фитин.

Итак, июнь 1941 года — время напряженного ожидания, натянувшего нервы до предела…

Чуть ли не каждый день из различных источников поступала информация о готовящемся нападении Германии на Советский Союз. Только за полгода, с января до 21 июня 1941-го, старший майор госбезопасности Фитин подписал свыше ста донесений, адресованных высшему руководству страны, — и все они сообщали о подготовке агрессии, примерных датах ее начала.

Подобная информация поступала и из военной разведки — вот только некоторые сообщения, пришедшие в те дни из ее резидентур, находившихся в столицах стран «оси»:

«22 мая из Берлина — нападение ожидается 15 июня 1941 г.;

1 июня из Токио — война начнется около 15 июня 1941 г.;

16 июня из Берлина — нападение назначено на 22–25 июня 1941 г.;

20 июня из Токио — война между СССР и Германией неизбежна».

Все же информация от «соседей» поступала в меньших количествах, ибо начальник Главного разведывательного управления РККА генерал-лейтенант Филипп Иванович Голиков знал настроения «Хозяина», как многие именовали Сталина, и старался лишний раз его не раздражать.

Но если Голиков осторожничал, то Фитин буквально шел ва-банк. В то время внешняя разведка еще не имела своего информационно-аналитического подразделения (в Кремле считали, что во всем разберутся сами, и требовали доставлять на самый «верх» всю получаемую разведывательную информацию), и Павел Михайлович поручил своим сотрудникам — руководителю германского отдела Павлу Матвеевичу Журавлеву[52] и его заместителю Зое Ивановне Рыбкиной[53] — подготовить докладную записку с обобщением материалов, присланных из берлинской резидентуры. Литерное это дело получило оперативное название «Затея». Был составлен так называемый «Календарь сообщений “Корсиканца” и “Старшины”»[54] — руководителей самой многочисленной и активной антифашистской организации, вошедшей в историю под именем «Красной капеллы», в котором скрупулезно указывались даты получения сообщений, источник, из которого, в свою очередь, получил его агент, и краткое содержание материала.

Последняя запись — от 16 июня — содержала следующую информацию:

«Все военные мероприятия Германии по подготовке вооруженного выступления против СССР полностью закончены, и удар можно ожидать в любое время. В Министерстве хозяйства рассказывают, что на собрании хозяйственников, предназначенных для “оккупированной” территории СССР, выступал также РОЗЕНБЕРГ[55], который заявил, что “понятие Советский Союз должно быть стерто с географической карты”».