Лабиринт Ванзарова - Антон Чижъ

Не жаль, что оторвали от теплого и живого тела актриски… Что скажете, друг мой?

Ванзаров смотрел издали. На середину гостиной был вытащен ломберный столик с зеленым сукном. На столике находилась пустая рама, в которой должно быть зеркало. Его осколки покрывали ковер. В пустой раме лежала голова человека, будто он хотел пройти стекло насквозь. Плечи опирались на столик, руки безвольно свешивались; тело занимало позу, будто человека сморило на мягком гостиничном стуле, он и прилег вздремнуть на ломберном сукне.

– Терпите, – сказал Лебедев, ставя саквояж как заграждение. Он подошел к сидящему мертвецу и осмотрел ковер.

– Бурое пятно – кровь? – спросил Ванзаров, не двигаясь. Как приказано.

– Пятно? Да нет, тут целая лужа… Хлестало как из крана… Стол залит… Кровь почти высохла… Беднягу зарезали не менее двенадцати часов назад… Подозреваю, что… – тут Аполлон Григорьевич взялся за воротник пиджака и немного приподнял тело. – Ну так и есть: горло распорото… Рана во всю ширину… Ловко сработано: умелый удар. Смотреть будете?

– При таком ранении тело должно биться в конвульсиях, – сказал Ванзаров, предпочитая верить криминалистике на слово.

– Конечно, – ответил Лебедев, возвращая голову к зеркалу. – Жизнь боролась до последнего. Бедняга дергался, как курица… Подходите, не стесняйтесь.

– Убийце подобное не впервой?

– Да, рана аккуратная. Что говорит: рука твердая, а нож острый.

– Аполлон Григорьевич, вам не кажется странным?

Лебедев издал кряхтящий звук.

– Не особо, видал и похуже.

– Разве не странно, что убитого не бросили умирать на ковер? Ведь так проще… Но его посадили за столик. При этом… – Ванзаров замолчал, будто набрел на интересную мысль. И продолжил: – Убийца зарезал, подождал, пока жертва истечет кровью, разбил зеркало, положил его головой в раму. И оставил сидеть. Разве не так?

Поискав возражения, Лебедев не нашел ничего лучшего, как приподнять мертвую голову.

– Похоже на то, – сказал он, рассматривая погибшего, как средневековый палач радуется хорошему удару топора. – На лице и шее нет порезов, значит, положили в опустевшую от зеркала раму. Какой выдумщик… Не желаете опознать убитого? Нашатырь под рукой…

В качестве одолжения Лебедев переложил тело так, чтобы оно опиралось о спинку стула, а рана не выглядела раззявленной пастью. Ванзаров подошел близко, желая не попасть в бурую лужу и увидеть лицо. Он смотрел молча. Слишком долго. Терпения у криминалиста не осталось.

– В чем дело? – спросил он, не понимая поведения друга.

Вместо ответа Ванзаров оглядел номер, будто намеревался в нем пожить. И указал пальцем вверх:

– Нитки?

Прищурившись, Лебедев заметил, что над столиком свисают две черные шелковые нити. Закреплены на люстре.

– И что? – с раздражением спросил он. – Этого спирита точно не повесили. Наверняка горничная забыла от прошлых постояльцев. Не морочьте мне голову… Насмотрелись или еще желаете?

– Не затруднит прикрыть простыней? – сказал Ванзаров и направился к двери.

– Зачем? – Аполлон Григорьевич был сбит с толку.

– У господина директора тонкие нервы, – ответил заботливый чиновник сыска, выходя из номера.

В холле Зволянский рвал на части филеров, которые заслуживали этого менее всего. Появление Ванзарова они встретили как спасение. Обещав закончить после, директор направил усилия на новую цель.

– Осмотрели? Поняли, кто убийца? Знаете, где искать? – засыпал он вопросами.

– Вы лично знакомы с Самбором? – спросил Ванзаров, будто не замечая.

– Разумеется. Встретил на вокзале. Сверился со снимком, – Зволянский полез в карман и предъявил салонную фотографию, которую забыл выбросить.

Снимок был тот же, что на столе редактора Прибыткова.

– Прошу подняться в номер, – сказал Ванзаров тоном, не терпящим возражений.

Показать трусость Зволянский не желал, но смотреть на труп – еще меньше.

– В этом есть необходимость?

– Чрезвычайная, – ответил Ванзаров. И предоставил начальству идти вперед.

46

Назад пути не было. На службу Сергей Николаевич явился не весь. Голова будто отсутствовала. Нет, она торчала на шее, ее можно было щупать, но была чужой и тяжелой, как чугунное ядро. А все потому, что вчера за праздничным столом Успенский позволил себе лишнего. Гусь, запеченный женой, был так вкусен, а напитки из имения тещи были столь упоительны, что доктор не заметил, как перешел черту между праздником и небытием. Он плохо помнил, как оказался в кровати, как его будила жена, как залез в пролетку и доехал до больницы. Мир вернулся в привычные рамки только в приемном отделении.

Успенский сидел за рабочим столом и помнил, что должен сделать утренний обход. На нем лежит ответственность дежурного доктора и за главного врача, которого замещал. Сергей Николаевич не мог заставить себя встать и пройти по палатам, давая утренние распоряжения медсестрам. К тому же он опасался, что персонал учует душок. Всем было известно, что доктор Успенский убежденный трезвенник, и вот, пожалуйте. Теща уверяла, что от ее настоек ни запаха, ни муки наутро. Какое коварство. Нельзя ручаться, что запах не выдаст.

Чтобы прервать мучения, доктор решился на крайние меры: проглотить двадцать миллиграмм spiritus vini, что использовался для протирания кожи перед уколом. Достав бутылочку и отмерив лечебную порцию, Сергей Николаевич опрокинул в себя больничную мензурку. И чуть не задохнулся. Ему показалось, что в организм воткнули раскаленный шомпол. Кое-как отдышавшись, он закусил кусочком сухаря. Затем прислушался к себе и с врачебной точностью определил: наступило облегчение. Голова вернулась на место.

Сергей Николаевич бодро встал, собрал в стопку истории болезни. Но тут дверь распахнулась, и на пороге обнаружился Парфен, больничный сторож, он же дворник, он же истопник. Было ясно, что Парфен недурно встретил праздник. Глаза были красны и, казалось, готовы выпрыгнуть из орбит.

– Чего тебе? – спросил Успенский, зная, что дворник многому научился от больных. Порой несет несусветную околесицу.

– Там… Это… Николаич… Выкинули! – заплетаясь, выпалил он и рукой махнул, будто шашкой.

Доктор бы терпелив: если Парфена задело, ему надо выговориться.

– Кого выкинули?

Тут Парфен понес такую околесицу, что Сергей Николаевич испугался: не слишком было двадцать грамм? Хватило бы семнадцати. По словам дворника, которые надо было перевести на человеческий язык, случилась странная история. Несколько минут назад к больнице подъехала пролетка, из которой выкинули человека. Как выкинули, так и унеслись прочь. Парфен, конечно, подошел к лежавшему на снегу, толкнул. Тот был живой, только постанывал. Улица пуста, до санитаров не докричаться. Парфен перевернул тело. И перепугался. Да так, что побежал доложить доктору.

Сергей Николаевич решил, что следовало обойтись десятью граммами.

– Что за чушь, Парфен, – ласково сказал доктор.

– Вот те хрест, Николаич, – ответил дворник, он же сторож, истово перекрестившись. – Он это, он… Как не знать.

– Он, говоришь… И где же он теперь?

– Так и лежит у ворот…

Смысл происходящего наконец дошел до сознания Успенского. Весь дикий и невозможный смысл. Во всей полноте.

– Как у ворот? – проговорил он.

– Как есть, – доложил дворник. – Тяжелый, мне не совладать. Подтащил к тратуяру ближе, чтоб лошадь не задавила… Там он…

Доктор крикнул санитаров и, забыв пальто, выбежал на улицу.

На сугробе около калитки, привалившись, лежал человек в тулупе и овчинной шапке. Сергей Николаевич упал на колени и сдернул шапку.

– Боже милостивый, – проговорил он, как убежденный атеист.

В небо, светлевшее утром, смотрели пустые глаза. Человек был жив. Но и только.

– Несите скорее! – крикнул доктор подоспевшим санитарам.

Те бережно подхватил тело.

– Куды ж вперед ногами, ироды! – возмущался Парфен. Его не замечали.

Доктор Успенский шел за санитарами и мучительно думал: как ему поступить? В таком состоянии может наделать ошибок. Нет, нельзя лезть с лечением вот так сразу, надо разобраться, понять… Надо обождать хотя бы до завтра. А пока накормить, положить в отдельную палату и дать полный покой.

47

Тревогу, охватившую Сергея Эрастовича, трудно описать. Только пережить. А лучше не знать никогда. Собрав всю силу воли без остатка, краем глаза он заметил ухмылочку Лебедева. Ученое чудовище нарочно держало пузырек с нашатырем, дескать, сейчас господин директор в обморок брякнется. Что было недалеко от истины. Ручаться Зволянский не мог. В такую глупейшую ситуацию он давно не попадал. Можно сказать, никогда. Чин и должность защищали от обязанности бывать на месте преступления. Для этого имелись подчиненные. И вот пришлось испробовать полицейскую службу на вкус. Запах он уже ощутил.

– Позволите открыть? – осведомился Ванзаров.

В почтительности тоже слышалась издевка.

– Давно пора, – строго сказал директор. – Нечего тянуть.

Лебедев откинул простыню. Как обычный человек, нечасто имеющий дело с трупами, Сергей Эрастович невольно зажмурился. Жмурился он недолго. Заставил себя открыть глаза. И увидел мертвое лицо. Простыня милосердно скрывала шею.

– Кто это? – вырвалось у него.

– Не могу знать, – ответил Ванзаров.

– Я спрашиваю: что это значит? – растерянно и злобно вскрикнул Зволянский.

– Погибшего переложили лицом вверх.

– Что за глупость,