Рай под колпаком - Виталий Забирко

— Послушай, Пацан, — с замиранием сердца спросил я, — может, ты еще говорить умеешь?

Собственно, а почему бы и нет? Если пришельцы могут перевоплощаться в собак, то чем коты хуже?

— Мур-р-р, — отозвался кот, заглядывая мне в глаза. Я взял со стола блюдечко с ветчиной и поставил рядом с ним. Кот долго перебирал, нюхая попеременно то мышь, то ветчину, в конце концов предпочел ветчину, но тем не менее глаз с мыши не спускал.

«Неужели еще один соглядатай на нашу голову?» — расстроенно подумал я, но тут кот, не доев ветчину, тронул мышь лапой. Раз, второй, затем подбросил в воздух:, прыгнул и принялся играть с ней, как с мячиком.

У меня отлегло от сердца. Мнительным я стал сверх меры. Настоящий он кот, то есть обыкновенный. Сэр Лис был брезгливым.

Опять на меня накатили тягостные мысли, я взял несколько листов рукописи и на чистой стороне принялся рисовать лица знакомых. Но в этот раз рисование помогало слабо, и я не заметил, как начал рисовать машинально, погрузившись в размышления. Что-то изначально со мной было не так. Собрав воедино странные факты последних дней, касающиеся только меня, я принялся их анализировать. Почему именно ко мне за день до вторжения пришел Ремишевский, почему ко мне в машину подсел странный «налетчик», почему ко мне, а не к кому бы то ни было был приставлен соглядатаем Сэр Лис, почему я да еще Бескровный (дети, понятное дело, не в счет) не подверглись трансформации сознания, но при этом писателю объяснили причины, а я был «особым случаем, не подлежащим обсуждению»? Почему пришельцы знают обо мне всю подноготную, чуть ли не с пеленок, а о Бескровном — почти ничего? Есть ли что-то общее между моими неординарными «наследственными» способностями и умением ребят с трансформированным сознанием без промаха бросать шары в кегельбане? Да человек ли я, в конце концов?!

Я тряхнул головой, прогоняя вырисовывающуюся помимо воли жуткую перспективу. Это уже паранойя. Понимаю писателя — лучше белая горячка, чем такое…

Солнце склонялось к закату, и я понял, что долгое время пребывал в трансе собственных мыслей. Анализа ситуации не получилось — развернувшиеся вокруг меня странные события крутились в голове, повторяясь и нагнетая тревогу, но выстроить из них правдоподобную картину не удавалось. А рука сама собой, будто отдельно от сознания, нарисовала целую портретную галерею.

Я перебрал листки. Любопытный ассоциативный ряд выдало подсознание — Ремишевский, один из посетителей пивного ларька до и после трансформации сознания, Валентин Сергеевич, Сэр Лис, Верунчик, гибэдэдэшник, механик Вахрушев, Нюра, один из сегодняшних «спецназовцев», сидящий почему-то в стопоходе… А вот этого человека, чей портрет был нарисован на последнем листе, я не знал и, несмотря на фотографическую память, не мог припомнить, видел ли его хотя бы мельком. В отношении «спецназовца» память услужливо подсказала, что это именно он стрелял во время погони из стопохода.

С портрета на меня смотрело волевое, изборожденное морщинами лицо старого человека с пристальным, обжигающим взглядом. Весьма примечательная личность, такую, если даже видел мельком в толпе, не забудешь. Но все дело в том, что я с этим человеком нигде и никогда не встречался. Не пересекались наши жизненные тропки.

Из странствий по саду вернулся Пацан и набросился на недоеденную ветчину. Мыши при нем уже не было. Быстро расправившись с остатками лакомства, кот сел и требовательно уставился на меня. Как посмотрю, разбаловал его писатель.

Взяв со стола тарелку с копченой рыбой (севрюгой, кажется), я поставил ее перед котом и, перевесившись через подлокотник кресла, долго наблюдал, как он ест. Но в этот раз я думал не о его беззаботной жизни, а том, почему из-под моей руки появился портрет незнакомого человека. Является ли это игрой воображения, растревоженного необъяснимыми событиями вокруг моей личности, или своеобразным предсказанием неизбежной встречи с этим человеком? Нарисовал же я Пацана с мышкой…

Не знаю, прав ли я был в своих предположениях, но в одном уверился твердо — кто-то вел со мной жесткую игру ничем не лучше, чем кот с мышью. И мышью в этой игре был я.

Спал я плохо, несмотря на то что перед сном выпил стакан коньяку. Выпил в одиночку, Бескровного будить не стал — пожалел старика. И напрасно, потому что среди ночи он проснулся, включил в холле телевизор на полную громкость, а затем принялся возбужденно бродить по дому. Звукоизоляция в особняке прекрасная, но я спал с открытыми окнами, к тому же Валентин Сергеевич, пару раз зайдя ко мне, но не решившись разбудить, оставил двери открытыми, так что я слышал сквозь сон и бормотание телевизора, и шаги писателя по дому. Но просыпаться принципиально не хотел — возбужденному мозгу был крайне необходим отдых, иначе точно стану параноиком. И без того симптомы налицо.

Под утро, когда писатель утихомирился, приглушил звук телевизора и, очевидно, прикорнул в кресле, ко мне пришел кот. Нагулявшись за ночь, он устроился в ногах поверх одеяла, и только тогда я наконец по-настоящему заснул. Говорят, кошки хорошо снимают нервное возбуждение.

Проснулся я от щебета птиц. Не скажу, что хорошо выспался, но и не чувствовал себя разбитым, как накануне. Кот ушел на утреннюю охоту, лишний раз подтвердив, что все представители его породы гуляют, где и когда вздумается, и живут сами по себе. Хотел бы и я так…

Умываясь, я неожиданно обнаружил в волосах седину. Вот вам и пожалуйста — передряги последних дней. Не думал, что мои переживания могут так сильно отразиться на метаболизме. В моем-то возрасте…

Внимательно рассмотрев себя в зеркале, я, в дополнение к седине, заметил тоненькую морщину на лбу. А вот это уже не лезло ни в какие ворота. Слышал, что от нервных стрессов люди за ночь седеют, но чтобы появлялись морщины…

Одевшись, я спустился в холл отнюдь не в радужном настроении. Несмотря на открытые двери, в холле было накурено так, что дым сизым облаком висел в воздухе. Хоть топор вешай. Валентин Сергеевич сидел на диване, сумрачно смотрел телевизор и курил как паровоз, одну сигарету за другой. На столике стояла начатая бутылка коньяку, пустая рюмка и большая пепельница, полная окурков. Лицо у писателя было хмурым, осунувшимся, обычно опрятная борода всклокочена.

— Доброе утро, — сказал я.

— Что? — Бескровный вздрогнул, будто его разбудили посреди тревожного сна. — Ах, это вы… Здравствуйте, Артем. Кому утро доброе, а кому… — Он махнул рукой.

— Меньше пить надо, тогда похмелье не такое тяжелое.

— При чем здесь пить? Я всю ночь на ногах и почти не пил. Рюмку только.

— Я и вижу… Из этой бутылки. Давайте окна открою, а то накурили, дышать нечем.

— Открывайте, — равнодушно пожал плечами Бескровный. — Похмелье у меня не от спиртного, а от новостей. Вы смотрели вчера телевизор?

— Смотрел, — сказал я, распахивая окна. Сквозняк в мгновение ока вымел клубы табачного дыма. — В очередной раз имел сомнительное удовольствие созерцать полную беспомощность российского правительства.