Семя желания - Энтони Берджесс

– Сколько еще ждать?

– Около шести месяцев. Тогда будет полных два года с тех пор, как ты в последний раз его видела. – Он снова поцеловал ее шею. – Установленный период «дезертирства из брака».

– Я то и дело про него вспоминаю, – сказала Беатрис-Джоанна. – Ничего не могу с собой поделать. Пару дней назад я видела сон. Я совершенно ясно видела, как Тристрам бродит по улицам и зовет меня.

– Сны ничего не значат.

– И я все думала о том, как Шонни сказал, что его видел. В Престоне.

– Как раз перед тем как его упекли.

– Бедный, бедный Шонни.

Беастрис-Джоанна бросила на близнецов взгляд, полный острой нежности. Мозги у Шонни свернулись набекрень от утраты детей и дезертирства его Господа, и теперь он декламировал пространные литургии собственного сочинения и пытался съесть освященные простыни в палате Уинуикской больницы под Уоррингтоном в Ланкашире.

– Не могу избавиться от ощущения, что он бродит по стране в поисках меня.

– Были ведь разные способы, – сказал Дерек. – Неужели честно было требовать, чтобы ты питалась воздухом? Вместе с детьми? Я часто говорил – и скажу теперь, – что самое милосердное считать, что Тристрам давно мертв и съеден. С Тристрамом покончено, его больше нет. Теперь есть мы с тобой. Будущее.

Наклоняясь над ней, улыбаясь, лощеный и ухоженный, он очень и очень походил на будущее.

– Ах ты боже мой, – озабоченно сказал он. – Время!

Часы на дальней стене, стилизованный диск золотого солнца с огненными лучами, похожими на завитки волос, послушно показали ему время.

– Мне надо лететь, – сказал он без спешки. А потом, с еще меньшей спешкой, шепнул ей на ухо: – Тебе бы ведь и не хотелось, чтобы вышло иначе, а? Ты ведь со мной счастлива, а? Скажи, что ты счастлива.

– Ах, я счастлива. – Но улыбка у нее вышла слабая. – Просто я… Просто мне нравится, когда все правильно, вот и все.

– Все и есть правильно. Очень даже правильно. – Он поцеловал ее в губы с пылом, отдававшим не чем иным, как напутствием, но вслух сказал: – А теперь мне правда надо лететь. У меня сегодня напряженный день. Дома буду к шести.

Не забыл он и близнецов, поцеловав каждого в шелковистую макушку и выдав им последнее прощальное гульканье.

Махая, улыбаясь, с портфелем под мышкой он отбыл: министерская машина уже ждет внизу.

С три примерно минуты Беатрис-Джоанна украдкой оглядывала комнату, потом на цыпочках подошла к рычагу, включающему «Ежедневный новостной диск», светившийся на подставке подобно лакричному пирогу. Она сама себе не могла объяснить ощущение некоторой вины, что опять хочет посмотреть дневные новости: в конце концов «Ежедневный новостной» теперь один из целого ряда каналов свободного вещания, эти каналы – аудио, аудиовидео и даже один («Еженедельник ощущений») тактильный – мог снова и снова слушать кто угодно. Не давало Беатрис-Джоанне покоя, что в нынешние времена было в новостях что-то фальшивое, что-то натянутое и неубедительное, про что знали Дерек и подобные ему (и посмеивались украдкой), но что утаивали от таких, как она. Она хотела понять, сможет ли найти трещину в слишком уж гладком фасаде, который теперь…

– … Выход Китая из Русскоговорящего Союза и объявление о намерениях этой страны, как следует из заявления премьера По Су Джина в Пекине, создать независимую ассоциацию государств, которая на языке куо-ю будет известна как Та Чунь-куо, в европеизированном варианте – КитГос. Уже сообщают об агрессивных намерениях в отношении как РусГоса, так и АнГоса, как свидетельствуют рейды на Култук и Борзю и скопление сил пехоты в Южном Кантоне. По сообщению нашего обозревателя, налицо признаки намечающейся аннексии Японии. С оголением западного фланга АнГоса…

Беатрис-Джоанна отключила маниакальный синтетический голос. Пустейшая чушь. Если бы мир взаправду подумывал начать настоящую войну, уж конечно, говорили бы о взлетающих самолетах и бороздящих моря крейсерах или о марширующих армиях с автоматическим оружием боевого состава; уж конечно, звучали бы угрозы возрождения древнего, но эффективного ядерного оружия, способного уничтожать целые провинции. Но ничего такого нет. Британская армия, наспех сымпровизированная в прошлом году и теперь вытесненная (в рамках поддержания общественного порядка) рассудительными бобби в синем, была чистейшей пехотой с минимальной поддержкой специализированных войск. В выпусках новостей показывали, как солдаты поднимаются по трапам транспортировщиков (по заверениям, отправляясь на учения на Придаточных островах или для полицейских действий в очагах диссидентов), машут в объективы камер, открывая в улыбках сломанные челюсти, – лучшие из британских лучших.

Беатрис-Джоанна почти убедила себя, что, сидя однажды вечером перед стереотелевизором в этой самой квартире, видела на заднем плане знакомое лицо, наполовину заслоненное другими весело машущими томми.

«Глупости! – конечно же, сказал тогда растянувшийся на диване в своем пурпурном халате Дерек. – Если бы Тристрам был в армии, его имя значилось бы в ведомостях Армейского архива. Ты иногда забываешь, что я его брат и что у меня есть определенный долг. Я справлялся в архиве, и там ничего не знают. Я уже говорил – и сейчас скажу, – самое милосердное думать, что Тристрам давно уже мертв и давно уже съеден».

И все-таки…

Она нажала на кнопку электронного звонка на стенной панели переключателей: почти сразу же в комнату вплыла, спазматически кланяясь, веселая (такая же веселая, как томми) смуглая девушка в черном шелкзаме служанки. В девушке просматривалась симпатичная мешанина рас, и звали ее Джейн.

– Пожалуйста, собери близнецов на вечернюю прогулку, Джейн.

– Да-да, мэм.

Джейн покатила литой манеж по ковру цвета морской зелени, сюсюкая и строя рожицы двум сучащим ножками младенцам.

Беатрис-Джоанна ушла в спальню готовиться к вечерней прогулке. На ее столике выстроилась в аккуратном порядке целая батарея кремов и притираний, ее встроенный гардероб полнился платьями и костюмами. У нее были слуги, дети, красивый и успешный псевдомуж (замминистра по координационной части в Министерстве плодородия, который скоро, как поговаривали, станет министром), и все, что могла дать любовь и купить – деньги. Но она не считала себя по-настоящему счастливой. Размытый фильм в каком-то подвальном кинозале ее мозга иногда проигрывал последовательно кадры той жизни, какой она была раньше. Будь она цветком, как часто называл ее Дерек (и до него Тристрам), она принадлежала бы к классу двустебельных. Ей нужны были два мужчины в жизни, чтобы день был приправлен супружеской неверностью.

Отперев резную шкатулку камфорного дерева, она достала письмо, которое написала днем раньше: от него восхитительно пахло смесью камфоры и сандала. Она семь или восемь раз его прочитала, прежде чем окончательно принять решение отослать. Письмо гласило:

Дражайший, дражайший Тристрам!

Столько перемен было в этом безумном мире, столько всего странного происходило и происходит с тех пор, как мы расстались так горько, что мне нечего сказать такого, что было бы понятным любому из нас, разве только, что я люблю тебя, по тебе скучаю и тоскую. Теперь я живу с Дереком, но не думай из-за этого обо мне дурно: мне нужен дом для двух твоих сыновей – да, я искренне верю, что они на самом деле твои. Возможно, ты уже пытался мне написать, возможно – и я твердо в это верю, – пытался со мной связаться, но я знаю, какой сложной бывает жизнь. Твой брат очень добр ко мне, и я думаю, он искренне меня любит, но сомневаюсь, что письмо, которое ты ему напишешь, когда-нибудь ко мне попадет. Ему нужно думать о своей драгоценной карьере – у мужчины с детьми больше шансов на повышение в Министерстве плодородия, чем у мужчины без детей, – так, во всяком случае, он говорит. Ты, наверное, помнишь, как каждый день, когда мы были вместе, я ходила гулять к морю, на набережную возле здания Правительства. Я все еще гуляю там после полудня, с трех до четырех часов, катя перед собой моих близнецов в коляске. Глядя на море, я теперь каждый день молюсь, чтобы оно послало тебя назад ко мне. Я люблю тебя и прошу прощения, если когда-нибудь причинила тебе боль. Вернись к своей вечно любящей Беати.