Рудник. Сибирские хроники - Мария Бушуева

Несколько лет назад его жена, мать Викентия, умерла, оставив единственного наследника – трехлетнего сына. И сейчас Краус срочно отвозил ребенка к его бабушке и дедушке по материнской линии, панам Лисовским на Волынь.

– Но и дед твой обнищал, только остался один гонор, мол, мы герба Любич. А родственник, богач Лисовский, знаться с бедной родней считает ниже своего достоинства. Живут дед с бабушкой твоей в своей маленькой деревеньке, большую усадьбу их два года назад купил лесоторговец Абрам Лифшиц – деньги с продажи и проживают, жаль было дома, его так любила Катаржина, детство ее прошло в усадьбе. Чудесное место, недалеко Припять… Но не было у стариков другого выхода. Ты же единственный у них внук. Денег теперь хватит на твое образование… О, Matka Boska!

* * *

Ваген писал стихи. И, когда старому фельдшеру удалось победить: горячка от Крауса отступила, – прочитал по-русски:

Курт изучал русскую историю и литературу, был страстным поклонником Пушкина, которого считал жертвой русского царизма, а сам царизм – тормозом не только для польского, но и для русского прогресса. Будучи старше Викентия на десять лет, он успел пожить в Петербурге, прикоснуться к его литературной жизни, но, по его словам, только сейчас, ступая по русской земле в кандалах, понял т а й н у России.

– Понимаете, Краус, – полушепотом говорил он, – тайна России в ее дорогах, не в самих, конечно, каковы они, эти дороги, наши избитые о камни ноги уже знают, а в слиянности с дорогой русской души.

– Я помню у малоросса Гоголя: «Какой русский не любит быстрой езды», – улыбнулся Краус.

– Не в быстрой езде дело, а в том, что душа настоящего русского не привязана к дому, как у поляка или немца, особенно немца, она как бы всегда в дороге, всегда за пределами своей усадьбы или крестьянской избы, именно в этом их, русских, непобедимость.

– Какие-то, Курт, унылые, серые избы у них… Нет сравнения с Волынью!

– Э, не видели вы мужичьих дворцов на их вольном русском Севере! Там и церкви есть удивительные. Поэмы в дереве…

– Не совсем улавливаю вашу логику?

– Русские легко расстаются с материальным, с собственностью. Понимаете? И, выйдя, за ворота – не страдают о покинутой удобной постели, о своем сундуке, – впереди долгая дорога, – и русская душа поет, ощутив простор и влечение к неизведанному.

– Отчего же они так яростно сражаются за свой дом? Гнали французов даже крестьяне с вилами!

– Да, мужик русский защищал свою избу, из оконца которой видна уходящая вдаль проселочная дорога… И, когда он из избы вышел, чтобы отогнать француза, вдохнул воздух простора, воздух воли, победить его уже не было никакой возможности: ибо врага гонят с их земли не люди, а сами дороги – люди только получают силу от каких-то таинственных непобедимых духов российских дорог.

– Вы поэт и романтик, Курт.

Оба тихо рассмеялись – это был смех зародившейся дружбы. Во тьме души забрезжил свет, и уже не так пугало Викентия, что до Иркутска еще более трех тысяч верст. Даже то, что с Куртом можно было говорить то на польском, то на немецком, согревало душу.

А Кравчинский умер.

Начались морозы. Тело промерзало до костей. Кандалы обледенели.

Умер в пути и старый поляк Тадеуш Кокушко, был он не шляхтич, а простой солдат.

И веснушчатого конвоира уже не было, он ушел с другой партией арестантов.

Краус Викентий Николаевич

Веры Католической

Свойств не имеет

Росту 2 ар. 6 вер.

В о л о с ы:

на голове русые

бровях русые

усах русые

Глаза серые

Нос

Рот обыкновенные

Зубы все

Подбородок круглый

Лицо чистое

Лоб обыкновенный

Особыя приметы: левая нога ниже колена была сломана.

Распределен приказом 20 ноября 1864 года, в Иркутск прибыл 27 января 1865 года, отправлен для работ в Нерчинские заводы 25 марта1865 года.

* * *

Нерчинский округ тянулся от хребта Яблоновского до границ китайских. Суровый этот край к середине шестидесятых годов XIX века был уже знаменит в истории, причем более не русско-китайской торговлей, позже переместившейся в Кяхту, не золотодобычей, а именитыми каторжанами: хранили гордое терпенье здесь декабристы, в Забайкалье было сослано восемьдесят восемь декабристов-дворян и пять солдат; тянули тяжелую лямку поляки-бунтовщики прошлого… Семь каторжных тюрем, свинцово-серебряные рудники (позже начался и золотой промысел), бараки, лазарет, дома для местного начальства, отдельный дом заведующего ссыльно каторжными…

Почти две тысячи польских «январских» повстанцев попали на Нерчинские рудники, среди них и австрийский подданный Курт Ваген со своим другом, лишенным всех прав состояния Викентием Краусом, которого переписчики усиленно называли «Краузе», путая его еще с одним ссыльным повстанцем, Осипом Краузе, впоследствии основавшем в Иркутске театр и подарившем Большому театру прекрасный бас своего сына, Ивана Крузе, ставшего известным певцом Иваном Петровым.

* * *

Викентий сильно хромал: неудачно упал еще в Киеве, однако по жесткому вердикту: «страдает болью в ноге, но к работам годен» – был отправлен вместе с Куртом на рудники при Петровском заводе. Петровский железоделательный завод, с крупным поселением, выросшим вокруг него, находился за тысячу километров от Нерчинска, за грядой Яблоневого хребта. К счастью, поселили их с Куртом в деревянном бараке с зарешеченными окнами: через него тянулись перегороженные, как клетки, длинные серые нары, – но полной изоляции, как в камерах мрачной тюрьмы, четырехугольном здании, пугающе выделяющемся в центре поселения, все-таки не было: Викентий и Курт могли общаться не только во время каторжного труда (о русские фразеологизмы!), но и по вечерам. Узнававший все обычно быстрее всех поляк-красавчик Романовский сказал, что тюрьма переполнена: все отделения, по пять камер в каждом, не имевшие окон, забиты уголовными преступниками. Именно в эту тюрьму попали декабристы после раскрытия начальством планов по вооруженному восстанию на рудниках. Правда, чуть позже семейным декабристам было разрешено поселиться на отдельной улице в маленьких, специально построенных домах.

– Выжить здесь можно, – дня через два сказал более общительный Курт, – я поговорил с Янеком Романовским, он все уже разузнал: каторжане зимой не мерзнут, кормят сносно… И мы, надеюсь, не отправимся к праотцам, а вскоре будем отпущены на поселение!