Мировые религии. Индуизм, буддизм, конфуцианство, даосизм, иудаизм, христианство, ислам, примитивные религии - Хьюстон Смит

или школ. Наиболее популярная из них, школа Чистой Земли, напоминает путь Павла в христианстве тем, что полагается на веру – в данном случае веру в «силу другого», одного из будд, – переносящую преданных в Чистую Землю западного рая. В ее популярном прочтении этот рай имеет заметное сходство с христианским Царством Небесным, хотя обе религии допускают менее очевидные интерпретации, в которых рай считается скорее испытанным состоянием, нежели географическим пунктом. Еще одна видная школа махаяны («тяньтай» по-китайски, «тэндай» по-японски) ввела в буддизм конфуцианское пристрастие к учению и гармонии в обществе. Она стремилась найти место для всех буддистских школ в кульминационном трактате – Лотосовой сутре. Мы не станем вдаваться в подробности учений этой и других мелких сект махаяны; это место мы прибережем, во-первых, для буддизма, который оказал глубокое влияние на даосизм, а именно – для чань-буддизма (дзэн в Японии), и во-вторых, для буддизма, который сложился в Тибете. Этот выбор отчасти обусловлен наиболее пристальным вниманием Запада, которое привлекают эти ветви буддизма, однако есть и дополнительное преимущество: они уведут нас в две разных страны, где процветал буддизм.

Поскольку захват коммунистами власти в Китае разрушил религиозную жизнь страны, мы обратимся к секте чань (или дзэн) в ее японском варианте. Как и другие секты махаяны, она утверждает, что ее взгляды восходят к самому Гаутаме. Говорится, что учения, нашедшие отражения в Палийском каноне, стали именно теми, к которым потянулись и за которые уцепились массы. Более восприимчивые последователи Будды уловили в его вести более возвышенное и неочевидное учение. Классический пример тому содержится в «Цветочной проповеди» Будды. Стоя на горе в окружении учеников, Будда в этом случае не стал прибегать к словам. Он просто держал в руках прекрасный лотос. Смысл этого выразительного жеста не понял никто, кроме Махакашьяпы, тихая улыбка которого, указывающая, что он уловил суть, побудила Будду назначить его своим преемником. Озарение, вызвавшее эту улыбку, передавалось в Индии двадцатью восемью патриархами и попало в Китай в 520 г. н. э. вместе с Бодхидхармой. В XII веке оно распространилось оттуда по Японии, в нем содержится тайна дзэна.

Приобщаться к дзэну – все равно что шагнуть в зазеркалье Алисы. Оказываешься в перевернутой вверх дном Стране чудес, где все выглядит безумно – в основном очаровательно-безумно, но тем не менее. Это мир озадачивающих диалогов, неясных дилемм, ошеломляющих парадоксов, чудовищных противоречий и внезапных нелогичностей, и все они выдержаны в самой изысканной, жизнерадостной и бесхитростной манере из возможных. Вот несколько примеров:

Учитель Гутей всякий раз, когда его спрашивали о смысле дзэна, поднимал указательный палец. И все. Другой пинал мяч. Третий давал пощечину вопрошающему.

Новичку, почтительно упомянувшему Будду, приказывали прополоскать рот и больше никогда не произносить эту непристойность.

Некто, претендующий на понимание буддизма, пишет следующую строфу:

Тело есть дерево Бодхи;

Разум – как блеск зеркала.

Следи, чтобы он всегда был чист,

И не позволяй оседать на него пыли.

Его сразу же поправили во встречном четверостишии, которое признали истинной позицией дзэн-буддизма:

Бодхи (Истинная мудрость) отнюдь не дерево;

Разуму не присущ зеркальный блеск.

Если нет там ничего изначально,

К чему разговоры о вытирании пыли?

Один монах обратился к учителю со словами: «Я только что прибыл в эту монашескую общину. Не будете ли вы так добры дать мне какие-нибудь наставления?» Учитель спросил: «Ты уже позавтракал?» «Да». «Тогда ступай мыть посуду». Вопрошающий обрел понимание, к которому стремился в этом диалоге.

Несколько учителей дзэна, собравшиеся ради беседы, прекрасно проводили время, объявляя, что не существует никакого буддизма, или просветления, или того, что хотя бы отдаленно напоминало бы нирвану. Они расставляли друг другу ловушки, пытались хитростью убедить собеседника высказать утверждение, которое подразумевало бы обратное. Но благодаря своему обширному опыту они всегда искусно избегали ошибок и ловушек, при этом вся компания взрывалась веселым хохотом, от которого содрогались стены.

Что здесь происходит? Можно ли уловить некий смысл в том, что на первый взгляд воспринимается как забавы олимпийцев, если не прямые насмешки? Неужели они способны всерьез участвовать в духовной демагогии такого рода, или же они просто дурачат нас?

Ответ таков: они совершенно серьезны, хотя в самом деле редко бывают официальными и торжественными. И хотя мы не рассчитываем всецело отразить их взгляды, так как суть дзэна не может быть заключена в словах, можно дать некоторый намек на то, что у них на уме.

Признаем сразу, что даже это будет непросто, так как нам придется пользоваться словами, рассуждая о точке зрения, которой присуще острое осознание ограниченности этих слов. Слова занимают в жизни двойственное место. Они незаменимы для наших человеческих качеств, ибо без слов мы были бы лишь завывающими йеху. Вместе с тем слова могут обманывать или как минимум вводить в заблуждение, фабрикуя виртуальную реальность, прикрывающую ту, которая действительно существует. Родителя можно обманом заставить думать, что он любит своего ребенка, поскольку обращается к тому с ласковыми словами. Страна может предположить, что слова «под Богом» в ее Клятве верности флагу указывают, что ее граждане верят в Бога, тогда как на самом деле эти слова указывают лишь на то, что граждане верят в веру в Бога. Во всех общепризнанных случаях их употребления у слов есть три ограничения. В худшем случае они создают искусственный мир, в котором наши истинные чувства замаскированы, а люди низведены до набора стереотипов. Далее, даже если описания достаточно точны, они не равны самим описываемым вещам: меню – это не собственно еда. И наконец, как подчеркивают мистики, наш высший опыт почти всецело ускользает от слов.

Каждая религия, разработавшая хотя бы малую толику семантической сложности, признает, что в некоторой степени слова и объяснения не дотягивают до реальности, когда не искажают ее вообще. Но как бы сильно ни расстраивал рационалиста этот факт, парадокс и трансрациональное – источник жизни религии, ее кровь и вместе с тем искусство. О мистиках в каждой вере сообщалось, что они устанавливают контакт с миром, который поражает их воображение и преображает их своим завораживающим мраком. Дзэн-буддизм относится именно к этому лагерю, его уникальность заключается лишь в том, что он избрал своей главной заботой устранение языкового барьера.

Только держа этот факт в памяти, мы получаем шанс понять такое мировоззрение, – в некотором роде самое странное проявление зрелой религии. Сам Будда, согласно традиции дзэн-буддизма, первым высказал эту мысль, отказавшись (в проповеди цветка об этом уже упоминалось) приравнять