Зимний цветок - Тери Дж. Браун

И тут лорд Биллингсли поцеловал ее. Губы прижались к губам, поначалу причиняя боль, причем намеренно. Пруденс понимала, что Себастьяну нужно излить горечь. Но тут он издал странный горловой звук, и все изменилось. Губы стали нежными, они просили прощения. Против воли она почувствовала, как откликаются ее душа и тело. Она ответила на поцелуй с жаром, какого не подозревала в себе.

Даже с Эндрю она не испытывала ничего подобного.

Задыхаясь, Пруденс отпрянула. В глазах Себастьяна крылись невысказанные — невозможные — слова. Девушка бросилась бежать. Он что-то кричал вслед, звал ее по имени, но она не могла вернуться.

* * *

Виктория проскочила наискосок Трафальгарскую площадь к Национальной галерее. Дорога до музея заняла чуть больше времени, чем предполагалось, и еще издалека девушка увидела вышагивающую у входа Мэри Ричардсон. Небо над площадью посерело и затянулось тучами, угрожая пролиться дождем в любой момент.

— Извините, что опоздала, — выдохнула Виктория. — Я не сразу получила вашу записку…

— Ничего страшного, вы же пришли. Я знала, что смогу положиться на вас. Пусть мы встречались всего один раз, я с первого взгляда поняла, что вы меня не подведете.

Бледная кожа женщины выглядела почти прозрачной, а темные глаза смотрели куда-то вдаль, сквозь собеседницу. Мэри выглядела возбужденной, хотя Виктория не могла понять почему. Длинный черный плащ полностью скрывал фигуру, а одну руку Мэри держала неподвижно, прижатой к телу — видимо, повредила.

— Что вы хотели мне сказать?

— Не сейчас, давайте зайдем внутрь. Там все поймете.

Поскольку сегодня вход в музей был бесплатным, в галерее собралось много народу. Несколько минут Мэри с Викторией следовали за людской вереницей, затем отделились и свернули в зал нидерландской живописи.

Девушка склонила голову и всмотрелась в одну из небольших картин Годфрида Шалькена, помеченную как «Мужчина, предлагающий монеты и золото девушке».

— Никогда не любила нидерландскую школу. Очень угрюмые цвета, навевают тоску.

— Знаете, что навевает тоску на меня? — спросила Мэри.

Она взволнованно расхаживала по залу и не обращала внимания на картины. Виктория не понимала, зачем назначать встречу в музее, если не собираешься рассматривать выставленные там произведения искусства.

— Меня угнетает мысль, что деньги ценятся больше, чем права человека. Правительство погрязло в лицемерии. Если бы мужчины нашли способ получать прибыль с суфражисток, мы бы давно голосовали наравне с ними.

— Согласна, — кивнула Виктория. — Я…

— Вы же слышали об Эммелин Панкхёрст? — продолжала Мэри, не глядя на Викторию. — И о ее дочерях? Она возглавляет Женский социально-политический союз. Искренне предана нашему делу и трудится без устали.

Виктория кивнула. Мэри все продолжала невидяще расхаживать между работами нидерландских мастеров.

— Ее арестовали вчера ночью на перроне в Глазго, сразу после митинга. Полиция обращается с безупречной во всех отношениях женщиной как с обычной преступницей.

Мэри встряхнулась, как ощетинившаяся собака. У Виктории вертелся на языке вопрос о самочувствии, но и так становилось ясно: с женщиной происходит что-то странное. Виктория жалела, что рядом нет Марты или хотя бы Пруденс — та умела успокаивать плачущих детей, сохнущих от любви девиц и даже бешеных псов. Уж она бы знала, что делать с Мэри Ричардсон, чье возбуждение нарастало с каждой минутой.

— Они отняли у нас миссис Панкхёрст. Пришло время забрать у них что-то ценное взамен.

— Что?

— Не важно, не важно, — покачала головой Мэри. — Идемте со мной. — Она подхватила Викторию за руку, вывела из зала и дотащила до экспозиции испанских полотен. — Стойте здесь. Притворитесь, что рассматриваете Мадонну. По моему сигналу отвлеките внимание.

— Что?! — переспросила ничего не понимающая Виктория.

Но Мэри уже отошла. В животе Виктории образовался ледяной комок. Она стояла, где приказано, и боялась пошевелиться. Что задумала эта женщина? Девушке хотелось бежать, но ее будто приковало к месту. Она рассматривала Мадонну, словно от картины зависела ее жизнь. Краем глаза Виктория заметила, как Мэри достала из ридикюля блокнот для зарисовок и принялась делать наброски, передвигаясь по залу. Неподалеку сидели двое охранников и пристально наблюдали за входящими в помещение. У дверей служитель музея помогал посетителям советами. Мэри не обращала на них никакого внимания.

Виктория чувствовала себя глупо — наверняка ее неподвижная фигура бросалась в глаза, — но ноги словно приросли к полу. Девушка нахмурилась и прищурила глаза, будто внимательно изучая мазки на холсте. Лучше постараться выглядеть настоящей ценительницей искусства.

На лбу собирались капельки пота, икры свело от напряжения. Может, просто уйти, пока не поздно? Никто не свяжет ее присутствие с действиями Мэри, какую бы акцию протеста та ни замышляла. Но тут в памяти всплыли сказанные на ступенях музея слова — Мэри надеется на нее. Ноги Виктории задрожали, легким стало тесно в груди. О нет. Только не это.

Мэри поймала ее взгляд, кивнула и решительно направилась к одному из полотен. Виктории казалось, что время в комнате замедлилось. Женщина вытащила из рукава топор. Вот почему ранее она прижимала одну руку к телу!

Когда Виктория увидела топор, крик сам вырвался из груди. Охранники и служитель повернулись к ней, и тут зал наполнил звук разбитого стекла. Ничего не понимая, работники музея подняли головы к стеклянному куполу в центре потолка.

Виктория продолжала кричать. За спинами охранников Мэри как одержимая взмахивала топором, нанося удары по холсту с изображением Венеры.

Служители кинулись к Мэри. Один поскользнулся, но другому удалось вырвать топор. Виктория опомнилась и ринулась бежать. Поскользнувшийся охранник попытался исправить оплошность и вцепился в сообщницу, но Виктория вырвалась и кинулась к лестнице. Сзади кричала Мэри. Виктория бегом скатилась по ступеням. Впереди спасительным маяком покачивалась парадная дверь музея. Если повезет, снаружи можно затеряться в толпе.

Дышать становилось все сложнее. Ноги подкашивались, легкие сжимало стальным обручем.

За спиной кричали люди. Чьи-то руки грубо схватили ее.

— Вот она! Они вместе пришли!

Виктория открыла рот, чтобы заявить о своей невиновности: она не знала, что замышляет Мэри, и закричала только потому, что увидела топор, — но не выдавила ни звука. Перед глазами поплыли темные пятна, и все вокруг померкло.

* * *

Когда Виктория открыла глаза, царили сумерки. Она лежала на кровати, застеленной белыми простынями, в каморке настолько тесной, что могла одновременно дотронуться до противоположных стен, не вставая с постели. Сильный запах камфары и хлорки не мог перебить въевшуюся вонь от мочи.

Определенно это не дом. Дверь открылась, и Виктория зажмурилась, как ребенок, который боится заглянуть под родительскую кровать — вдруг там притаились чудовища.