Девушка с Рублевки - Наталья Баклина

Утреннее солнце застревало в оконных жалюзи, но в комнате хватало света, чтобы видеть его лицо. Петр почувствовал мой взгляд, открыл глаза и улыбнулся:

– Привет!

– С добрым утром. – Мой голос звучал хрипловато.

– Ты простыла? – слегка нахмурился он.

– Нет, осипла с чего-то.

– Ну еще бы! Ты так вчера звучала. – Теперь его улыбка стала самодовольной. (Вот поросенок, довел до такого состояния, что я кричала от наслаждения, а теперь намекает.) – Иди ко мне.

Бог мой, как же давно я вот так не просыпалась с мужчиной! Интересно, а что там за шум? Шумели внизу, в холле. Слышались женские голоса, слегка истеричный молодой и увещевающий немолодой.

– Петь, там, кажется, кто-то пришел, – сказала я, выпутываясь из его рук.

– А? Да, пойду посмотрю. Подожди меня, я быстро.

Он, перекатившись к краю, встал с кровати одним гибким движением, накинул халат и вышел. А я отправилась в ванную.

Ванная примыкала к спальне и, насколько я вчера успела заметить, была роскошной. Черный кафель на стенах, серый – на полу, белый фаянс, хромированные смесители и всякие финтифлюшки. Наискосок – вторая дверь. В коридор. На стенах зеркала, разумеется. Мама дорогая, на кого я похожа!

Вчерашняя подводка для глаз расплылась черными кругами, стильно выстриженные пряди встали дыбом и торчали, как у пугала, в разные стороны. Ну и красавица! Хорошо, в спальне полумрак был! Срочно под душ!

– Где эта тварь? Я хочу видеть шлюху, которую ты вчера подцепил! – раздался голос за дверью, и я вздрогнула.

– Нэлли, прекрати! Ты же знаешь, что я не выношу крика.

– Ах, ты не выносишь криков? А я не выношу твоих закидонов! Оставил меня вчера одну и уехал с какой-то бабой! Где ты ее прячешь? Я знаю, ты с ней спал! В этой комнате разит блядством!

Так, пора одеваться. Я мысленно поблагодарила всех богов, надоумивших меня вчера раздеться здесь, в ванной. И стала натягивать свое бельишко цвета шампанского и трикотажный зеленый балахон. Потом пустила воду из крана, умылась, вытерла полотенцем глаза, оставляя на нем черные пятна, провела мокрыми ладонями по волосам, приглаживая. И тут дверь ванной распахнулась.

– Ага, вот она где!

В зеркале отразилась вчерашняя брюнетка. Только теперь ее лицо не было капризным. Оно было разгневанным, в красных пятнах, но все равно красивым. И очень юным.

– Милочка, вы ко мне? – Я повернулась к ней, с перепугу скопировав интонации Эммы Валерьевны.

– К вам... – оторопела Нэлли и вдруг стала хохотать, показывая на меня пальцем. – Ой, не могу! Петька, ты что, с ней спал? Она же старуха! Вчера с перепою не разобрал, что ли? Ой, не могу...

Так, все, с меня достаточно. Я рванула на себя вторую дверь из ванной, выскочила в коридор, сбежала вниз по лестнице. Сапоги! Где мои сапоги?

– Что случилось? – На шум выглянула пожилая женщина с приятным лицом.

– Вы не знаете, где мои вещи? Сумочка, плащ и сапоги?

Женщина, с сочувствием глядя на меня, открыла дверь стенного шкафа и указала на мои вещи.

– Спасибо.

Я натянула сапоги на голые ноги, некогда колготки искать, платье длинное, накинула плащ и, схватив сумочку, выскочила за дверь. Ворота были закрыты неплотно, и я протиснулась в щель. Так, мы вчера с той стороны приезжали. Я заспешила по дорожке и минут через пятнадцать вышла к Рублевскому шоссе. Ну, отсюда уже недалеко, осталось перейти на другую сторону и проехать три остановки.

Автобус подъехал почти сразу, и еще через десять минут я уже подходила к своему дому. Возле подъезда пес, похожий на овчарку, играл с котенком. Котенок бегал из стороны в сторону, а пес, припадая на толстые, еще щенячьи лапы, заступал ему путь и пытался поддеть носом. Я подошла поближе и разглядела, что с собакой играл вовсе не котенок. Это крыса радовалась весне и доброй компании. Ну вот, девушка, ты и дома. На Рублевке.

Хотелось плакать. Да что там, выть хотелось! Боже мой, да что же это со мной такое? Ну взрослая ведь баба, не восемнадцать лет! Ну заигралась в принцессу, в роковую красавицу, ну потянуло, грешным делом, к мужику незнакомому. Ну вспомнила про ночной пляж, звезды и все такое, переспала в свое удовольствие. Отчего же настроение такое, будто конец света?

Я машинально топила чайный пакетик в бокале – замечательный пакетик: и входит, и выходит. И чувствовала себя былинкой на обочине. Росла себе, росла, тянулась как могла и даже расцвела, поднатужившись. И тут меня сорвали, понюхали и вышвырнули вон – на фига нам ромашка, когда вокруг столько розочек? Ста-ру-ха. Я что, уже старуха? Мой поезд уже ушел? И кроме Вити Пенкина, мне в этой жизни действительно больше ловить нечего?

Зазвонил сотовый, выдирая меня из круга тупого отчаяния. Хм, Эмма Валерьевна. Что, опять зовет окна мыть?

– Доброе утро, Эмма Валерьевна.

– Здравствуйте, Лариса. Я вас разбудила? – холодно поинтересовалась она.

– Нет, что вы. Меня разбудили не вы.

– Хорошо. Лариса, надеюсь, сегодня у вас никаких сверхважных дел не намечается? – А это уже выпад на мою недавнюю строптивость.

– Уже нет. Могу помыть вам окна.

– Сегодня мне некогда этим заниматься. Лариса, ты должна проводить нашего автора в Рязань, – оттаяла Эмма Валерьевна и перешла на ты. – Она очень плохо знает Москву, вчера с вокзала еле ко мне добралась, заблудилась в метро, потому что совершенно некому было ее встретить. – Мама Пенкина говорила так, как будто это я должна была, но не встретила несчастного автора.

– А куда проводить? На какой вокзал?

– На автовокзал в Выхино. Знаешь, где это?

– Нет.

– От метро сразу направо, там увидишь. Бедная Марина Дмитриевна в Москве не была уже десять лет и в таком шоке от нашей подземки, что ее обязательно надо сопроводить! Сегодня она у Белозерцевой ночевала, на «Щукинской». Таня посадит ее в метро, а ты встретишь Марину Дмитриевну на «Выхино». И проследишь, чтобы она уехала без приключений.

– Так. А как я ее узнаю? Вдруг пропущу, поезда ведь каждую минуту ходят.

– Сейчас восемь тридцать, Таня через полчаса посадит Марину Дмитриевну в метро. А ты встретишь ее ровно в девять. Я ей дам номер твоего мобильного. Отнесись к этому серьезно, пожалуйста, дело очень ответственное.

– Хорошо, Эмма Валерьевна, я все сделаю.

Ну вот и дело нашлось, все лучше, чем есть себя поедом.

Марина Дмитриевна оказалась милой дамой лет шестидесяти. Примета, названная ею по телефону, сработала безупречно: во всей толпе пассажиров, хлынувших из выхода метро, в накидке пончо из цветастых русских платков была только она.