Живу, пока люблю - Татьяна Львовна Успенская-Ошанина

— Ну и весёлая ты, сердечко моё! Всё тебе нужно разъяснить. У родителей есть работник. Он вкалывает после восьми вечера. Что в это время делают родители? Пьют, дерутся, ругаются — кто кому испортил жизнь. Что делать мне в таком спектакле? Бежать прочь, пока не попало. Вот я и бегу.

Варвара стоит посреди дороги, смотрит на Самиту.

— Чего уставилась своими фонарями? Глаза-то — больше лица! Идём, в школу опоздаем.

— Ты тоже того?…

— Что «того»?

— Становишься пьяная, — наконец Варвара нашла нужное слово.

— Точно. Соображаешь. Я как раз тоже пьяная, правильно. И только тогда я не грязь и злость вижу, а кайф. Я плаваю в небе, я летаю, я отдыхаю от своей чёртовой жизни.

— Почему «чёртовой»? В школе же не дерутся и не пьют.

— А что мне делать в школе? Голова не варит. И скучно. Мухи дохнут от скуки, не то что я.

— Как же жить?

— Вот то-то и есть.

— В школе говорят: наркотики разрушают, приводят к смерти.

— Кто это говорит? Старые девы. Что у них есть хорошего? А мы с тобой получили кайф, так или нет?

— Н-не знаю.

Вспомнила слова учительницы: «К наркотикам люди привыкают и потом не могут отказаться от них. Но то, что происходит с людьми, когда они принимают наркотики, — не жизнь, иллюзия. Человек встряхивает свой организм, после небольшого периода принятия наркотиков организм становится дряблым и очень скоро изнашивается совсем. Порой человек, принимающий наркотики, в девятнадцать лет может выглядеть, как в шестьдесят».

— Я не хочу. Я не хочу иллюзии, я хочу реальности. Я не хочу быстро стареть, я хочу жить.

Почему-то Варвара начала дрожать.

Теперь Самита остановилась посреди тротуара.

— Не хочешь и не надо, сердечко моё. — В голосе Самиты прозвучала угроза. — Но если кто узнает…

— Я никому не скажу. — Варвара снизу жалко смотрела на Самиту.

Ей всего четырнадцать, а кажется, что сто.

Этот момент.

«Повернись, уйди домой, скажи отцу, чтобы перевёл в другую школу». Но тут же Варвара самой себе говорит: «Самита знает мой адрес».

Поменять квартиру невозможно, дешевле, чем эта, не снять, а и за эту платить трудно. Отец больше под машиной лежит, чем возит людей.

Куда бежать от Самиты?

— Если скажешь… — Самита ребром руки водит по своему горлу. — Должок отдай, не забудь. Ты ещё приползёшь к нам!

3

Сбежать не удалось. После уроков её ждал Люис. Только здесь, при свете дня, Варвара разглядела его.

Он высок, тощ, с узким длинным носом и взглядом больной собаки. Зрачки не блестят, как у Самиты.

— Сколько тебе лет? — спрашивает его Варвара.

— Шестнадцать, а зачем тебе?

— Затем, что выглядишь ты на шестьдесят.

— Чего врёшь?

— А вот и не вру. Посмотри на себя в зеркало. Давно смотрел?

— Ты чего хочешь сказать?

В минуты злости Варвара встаёт на цыпочки и начинает махать кулаками перед лицом того, на кого злится.

— Чего ты, чего? — отстранился Люис.

— Кто тебе разрешил без спроса, без моего желания делать меня женщиной? Раз. Кто разрешил тебе без спроса, без моего желания давать мне сильную дозу, если я сроду и слабой не имела? Кто разрешил? Отвечай! Я — человек, так? И со мной нельзя, как с вещью…

Люис оторопело смотрит на неё, на её мельтешащие кулачки.

— Ты, ты!.. — кричит Варвара.

В эту минуту он обнимает её и склоняется к её лицу. Он прижимает к её губам свои.

«Как в кино», — думает Варвара и вздыхает.

Её тело отзывается на это прикосновение, и она непроизвольно припадает к Люису.

«Как в кино», — звучит вокруг. И ей кажется, что весь мир видит их с Люисом сейчас.

Во всех фильмах мужчина с женщиной вот так целуются. Во всех фильмах мужчина с женщиной вот так обнимаются. Она теперь взрослая. И сладко ноет живот, и грудь.

— У меня для тебя сюрприз, малышка. — Люис отстраняется, и больше нет длинного узкого носа, нос как нос, и улыбается Люис, как артист. — Ты, наверное, голодная, мы поедем поедим. — Люис подводит её к палевой маленькой машине, распахивает перед ней переднюю дверцу.

Рядом с отцом всегда ездит Вадька, а они с матерью сзади. Сейчас она впереди. Её «Я» — это теперь взрослый мир, с роскошными машинами и ресторанами, с её собственным мужчиной, с поцелуями.

Она совсем по-другому устроит свою жизнь, чем мать. Она будет ночью спать, а утром готовить завтрак своей семье. Перед каждым поставит тарелку и чашку, каждому положит яичницу или кашу. Она любит кашу. Кашей её кормили бабушка с дедушкой, родители отца, и отец. Отец варил ей сладкую кашу на сгущёнке. Она будет сидеть во главе стола и смотреть, как её муж и дети едят яичницу или кашу. И будет улыбаться им с утра, чтобы весь день потом прошёл у каждого хорошо. Они пойдут все по своим делам, а в животе будет лежать тёплая каша и улыбка. А вечером она попросит всех по очереди рассказать о своём дне: что случилось интересного и что огорчило. «Подумаешь, двойка! — скажет она дочке. — Какая ерунда, не думай об этом». Что плохое может случиться на работе мужа, она не знает, отец никогда ни о чём таком дома не рассказывает…

— Ты где? — слышит она голос Люиса.

У Люиса раньше, наверное, были пышные волосы, ещё кое-где они остались. И профиль у Люиса совсем неплох, лоб — большой. А то, что нос — длинный, и не мешает вовсе.

— Ты о чём так пристально думаешь?

— О нашей с тобой семье, — говорит Варвара.

Машина резко тормозит, и Варваре приходится выбросить вперёд для спасения все четыре конечности.

— Ты что? — удивляется она.

Люис смотрит на неё, как на сумасшедшую.

— Что я такого сказала? — спрашивает Варвара.

— О какой семье?

— Если я стала твоей женщиной, значит, я стала твоей женой.

— Где это ты такое выкопала?

— В русских романах. Ты теперь должен на мне жениться.

Люис припарковал машину к тротуару.

— Мы с тобой родим деток и будем все вместе завтракать и ужинать, и рассказывать о своём дне.

— Ты это того?

— Что значит «того»?

— Ненормальная?! Я твой бойфренд, ты моя гёрлфренд, и это всё. Ничего из подобной ситуации вовсе не следует. Поживём друг с другом, пока нам это будет нравиться.

— Но я так не хочу. Ты теперь мой мужчина навсегда, я твоя женщина навсегда.

Люис положил руку ей на плечо, слегка сжал:

— Ты совсем того, малышка. Слово какое откопала — «навсегда»! «Навсегда» — нет, всё — временное, понимаешь?