Быть драконом - Андрей Стерхов

— Ну да, конечно, — произнёс Домбровский с немалой долей сарказма. — Нашли здравомыслящего.

— А что — нет?

— Это он только с виду таким был. На самом деле тоже с тараканами в башке. И ещё не известно, у кого они были больше — у меня или у него? Пожалуй, у него. Вот такие вот жирные у него были тараканы.

Он показ пальцами, какие. Выходило, были величиной с небольшую среднеазиатскую черепаху.

— А поподробнее? — попросил я.

Ещё раз приложившись к бутылке, Домбровский кивнул:

— Можно и поподробнее. Дело в том, что Эдька не хотел нож потерять.

— Какой нож? — зацепился я за кончик клубка.

— Ну, он ведь из могилы нож взял, — ответил Домбровский и тут же пояснил: — Эдька с детства холодное оружие собирает… собирал. У него самая богатая коллекция в городе. Как тот нож увидел, так аж затрясся весь. У него в июле какой-то супер-пупер кинжал стырили, ходил сам не свой, а тут такая находка в утешение. Схватил, глаза горят… Если бы не он, глядишь, и не случилось бы ничего. А так — он взял, ну и мы все потянулись. Он — нож, я — бубен, Лёшка Пущин кристалл, Тарасов…

Я прервал его:

— Что за кристалл?

— Большой такой кристалл кварца. Очень чистый.

— Шестигранный?

— Вроде.

Я кивнул. Такой предмет Силы мне был известен. Называется Кристаллом Всех Мер и считается одним из самых могучих артефактов, поскольку его материальная и духовная природа едины. Некоторые маги на полном серьёзе называют его «живым камнем». Перебарщивают, конечно, но что-то в этом есть. Знаю, что иные шаманы натирают кристаллами кожу перед камланием. Иногда кладут в воду и пьют её, после чего обретают способность видеть прошлое и будущее. А ещё они с помощью кварцевого кристалла ловят образ чужого лица и раскрывают подлинное имя человека. Между прочим, Шар Фатума, который используют современные колдуны и маги, — это ничто иное, как полированный потомок старого шаманского кристалла.

— Всё мне теперь ясно, — сказал я. — Нигматулин нож стащил, ты бубен, Пущин кристалл, а Тарасов — серьги.

— Вы сказали «серьги»? — удивился Домбровский.

— Да, я сказал «серьги».

— Откуда знаете?

— Оттуда. А что — ошибаюсь?

— Нет-нет, всё так. Пашка действительно серьги взял. И ещё маску. Омерзительную такую маску.

— Морда какого-нибудь зверя?

— Да там не понять, но беременным я бы не советовал на неё смотреть. Во избежание преждевременных родов.

— Такая безобразная?

— Жуткая просто. И эта вот жуть снилась мне постоянно. Только во сне это вовсе не маска была, а живое лицо.

После этих своих слов Домбровский широко перекрестился.

— А не надо было красть чужое, — назидательно заметил я.

— Кто же знал.

— Сказано же было старшими: «Не укради». Старших надо слушаться.

— Но ведь…

— Что?

— Он же, в смысле она… Она же мёртвая была. Тётка эта.

— А какая, собственно, разница?

— Ну не знаю… Одно дело у живых что-нибудь тиснуть, другое…

— У мёртвых тем более ничего воровать нельзя. Ни вещи, ни славу. Мёртвые очень обидчивы, особенно те из них, которые чародеи и воины. Потревожишь мёртвого чародея, если не жизнь, то здоровье потеряешь. Опрокинешь бронзового солдата — покоя лишишься. Это в лучшем случае. В худшем — совести. Как считаешь, хорошо оно — жить бессовестным поганцем?

Не дожидаясь ответа, я сунул бубен под мышку и двинул на выход.

— Что мне дальше-то делать? — спросил Домбровский, не отставая от меня ни на шаг

— Ничего тебе уже не нужно делать, — кинул я ему через плечо. — Для тебя всё уже кончено. Я перевёл все стрелки на себя.

— А что с вами будет?

— Не бойся, выкручусь.

— А с оберегом что делать?

Это он правильно вспомнил, я обернулся и приказал:

— Гони сюда.

Он с трудом стянул перстень с распухшего пальца. Оберег был совершенно пустым. Видимо, вся его Сила ушла на то, чтобы сбить траекторию железобетонной плиты. Какой бы истинная причина падения плиты не была, но оберег честно сделал своё дело и потух.

Когда я бросил артефакт в карман, там тихо звякнуло. Это дали о себе знать монеты, собранные по памятным местам города. Вытащив обе, я показал их Домбровскому и полюбопытствовал (не ради праздного интереса, конечно, а чтобы все точки над «ё» расставить):

— Бросали в могилу?

— Да-а-а, — удивлённо протянул он. — Откуда знаешь… те?

— А какого? — пропустив его вопрос мимо ушей, спросил я. — В смысле — зачем?

— Пашка сказал, что нужно что-нибудь взамен оставить. Начали шарить по карманам. Я в батиной штормовке был. Знаете, такая, стройотрядовская. В кармане и нашёл копейки. Батя, видать, когда-то наменял для таксофона и забыл. Это что, те самые?

— Думаю, да.

— А откуда они у тебя… вас?

— Это не важно. Важно другое. Важно то, что я тебе сейчас скажу. Я скажу, а ты на носу зарубишь.

Он нахмурил лоб, пытаясь сосредоточиться, а я ткнул ему пальцем в грудь и тихо-тихо, но в то же время очень увесисто, произнёс:

— Если рассудок и жизнь дороги, держись подальше от торфяных болот. Ты понимаешь, о чём я?

Он выдержал долгую паузу, но потом всё же кивнул.

— И вот что ещё, — продолжил я. — Никому и никогда не рассказывай об этой истории. Никогда и никому. Расскажешь, всё равно никто не поверит, а ты сумасшедшим прослывёшь.

— Почему это не поверят? — пожал он плечами. Тут я показал ему кулак, Домбровский оценил его размер и промямлил: — Ну, допустим, буду молчать. Всё равно кто-нибудь сообразит, что парни неслучайно один за другим погибли. А сообразит — вопросы начнёт задавать.

— А ты не отвечай, — прибавив в голосе металла, сказал я. — Погибли и погибли. А что разом, так то совпадение. И никаких доказательств нет тому, что это не случайность. Одного сердце подвело, другой Шумахера из себя корчил, а третий… А третьего псы загрызли. Жил на отшибе, столкнулся со стаей, загрызли. Бывает. Сплошь и рядом. А потом есть и ещё одно обстоятельство, из-за которого ты не должен афишировать эту историю.

— Какое?

— Запредельное.

Для него это слово значило совсем не то, что для меня, но я произнёс его таким голосом, что клиент проникся.

— Ладно, Егор Владимирович, — чуть ли не шёпотом сказал он, — я всё понял. Буду молчать. Могила. — Обронив это опасное словечко, он вздрогнул и тут же исправился: — Буду нем как рыба. — А потом уставился на уплывающий артефакт и спросил с неимоверной тоской: — Что, бубен у себя оставите? Или как?