Пролитая вода - Владимир Сотников

«А если она уедет? – вдруг пронзила его мысль, в которую он вцепился, как испуганный кошмаром человек в подробности вспыхнувшего и разбудившего его сна. – Куда денутся эти чувства – исчезнут, застынут или останутся обычными воспоминаниями? Они ждали всю жизнь ее появления, но что будет – потом?»

Он поразился своему незнанию, невозможности обойти его в легких мыслях. Черная пелена встала перед ним, и он подумал, что так будущее наказывает человека за нарушение запрета думать о нем.

Анна подошла и тихо присела за столик.

– Я так и знала. Раз ты сразу не пришел. – Она взглянула на сумку, из которой торчала папка. – Странно, для тебя маленькая досадная неприятность опаснее, чем самое большое горе.

Тенишев понял, что она думала об этом по дороге. Он улыбнулся:

– Какая неприятность? Вот, – он кивнул, – почти готовая рукопись. Я и сам чувствую, что в ней чего-то не хватает. Пройдет немного времени, и…

– Но ты был в издательстве?

– Конечно. Просто у них там все расписано, и я понял, что папка будет только валяться. Ты хочешь выпить?

– Пошли лучше ко мне, хорошо?

Одеваясь, Тенишев сказал:

– Прости, я ведь знал, что ты меня ждешь. Просто зашел сюда на минуту, а сел, задумался…

Анна улыбнулась:

– Оправдываешься, как ребенок.

В дверях они столкнулись с Андреем, который пропускал перед собой того самого редактора из издательства. Андрей оценивающе посмотрел на Анну, радостно заговорил:

– Старик, хорошо, что я тебя встретил. Вы что, уже уходите? Может, посидим еще? – И он оттащил Тенишева в сторону. – Я тут недавно с редактором познакомился, оказывается, он пообещал Панину взять одну рукопись из семинара… Теперь вроде наклевывается с книгой, две положительные рецензии. Составь компанию, не знаю, о чем с ним говорить.

– Поздравляю. Ты извини, я уже много выпил, мы пойдем. – Тенишеву и вправду показалось, что он пьян. – В следующий раз.

Он вышел за Анной, весело пробормотал:

– Вот, забрала алкоголика.

– А ты хотел остаться?

– Нет, конечно, нет.

Они сидели, как всегда, на кухне, не зажигая света, с первого вечера привыкнув лишь к свету фонаря за окном. В комнате негромко звучала музыка. Тенишев пригубливал коньяк, замечая, что Анна выпила уже несколько рюмок.

– Ты правда не расстроился?

– Правда. Все к лучшему – я действительно захотел добавить к рукописи еще один рассказ.

– Еще не написанный?

– На бумаге – нет, но я чувствую, что он совсем рядом – как ты.

Анна улыбнулась:

– Я так рада. Знаешь, я не хотела сегодня тебе говорить… Вот, выпила, и думаю: а нет ничего в этом страшного. Ведь только месяц… Я получила визу.

Тенишев удивился, что спокойно воспринимает ее слова. Он кивнул. Анна продолжала:

– Понимаешь, я совершенно не думала ехать. Лежали документы на оформлении, и я уже собиралась их забрать. Но тут, я тебе не говорила, опять эти, гэбэшники, вызвали. Я решила сходить, в последний раз. Последняя капля… По-хамски они себя вели. А я пришла домой и почему-то перечитала «Воспоминания» Надежды Мандельштам. Читала и думала: ну, гады, ну, гады. Вот ничего больше в голову не лезло, а спать легла и решила: обязательно поеду, если визу поставят. Ты не обидишься? – по-детски вдруг спросила она.

– Ты – навсегда? – спросил Тенишев.

– Ну что ты! Что я там делать буду? Без тебя? Я еду одна, без мамы, на месяц. А ты пока напишешь свой рассказ, и я приеду.

Анна сама налила себе коньяку, выпила.

– Слушай, а у тебя не было никогда таких мыслей – ну, чтобы, как твой друг, уехать? Я помогла бы тебе – в следующий раз. Прислала бы приглашение…

– Какой следующий раз?

– Я посмотрю, как люди там живут, отец… Расскажу тебе. И если ты захочешь…

Анна говорила растянуто, и локоть ее вот-вот должен был соскользнуть со стола: она опьянела.

– Нет, не захочу. – Тенишев смотрел в окно. Он слушал спокойно, словно давно ожидая этого разговора, но последние слова Анны оказались все-таки неожиданными. – Не захочу, – повторил он. – А в этот месяц я буду любить тебя на расстоянии. Какие глупые слова.

– Все слова глупые. Кроме тех, которые ты пишешь. – У Анны заплетался язык.

Тенишев поднял ее на руки.

– Как тогда, – улыбнулась Анна и закрыла глаза.

Он помог ей раздеться и уложил в постель. Вернулся на кухню.

Вот и все, почему-то подумал о коньяке, остатки которого вылил себе в рюмку.

– Вот и все, – сказал он. – Сначала месяц, а потом долгая жизнь.

Он выпил и долго еще сидел, куря сигарету за сигаретой, прикуривая следующую от еще не докуренной.

Казалось, изменилась только внешняя жизнь. Начиналась весна, и вечерами в воздухе уже угадывались новые запахи, будто город вспоминал свою прошлогоднюю жизнь. Приходя к Анне, Тенишев замечал, как мелкие вещицы, расставленные до этого на виду, прятались по шкафчикам и полкам – квартира медленно становилась строже и пустыннее, как перед ремонтом. В вечерних прогулках Тенишева с Анной появился еще один постоянный маршрут – к телеграфу. Родители Тенишева уже переехали из деревни в город, в квартиру с телефоном, и он старался чуть ли не каждый вечер звонить им.

Потом возвращались к Тенишеву, в его дворницкую, как он называл свою комнату. Анна читала какую-нибудь книгу, Тенишев правил свои старые рассказы. Почему-то в ее присутствии эта работа получалась. Если он собирался писать что-то новое, Анна это чувствовала и уходила. Он ее провожал и возвращался. Но чаще она оставалась ночевать у него. О предстоящем отъезде они больше не говорили. Просто знали, что это случится.

«Бывают странные сближения», – невесело повторял пушкинские слова Тенишев, вдруг заметив, что правит рукопись с той же скоростью, с какой идет время ко дню отъезда Анны. Как длинный вздох, проходили несколько дней, которые в очередной раз были заполнены одним и тем же воспоминанием – от первой встречи с Анной до предстоящего ее отъезда. И Тенишев успевал за это время изменить еще один старый рассказ, зачеркивая целые абзацы и на обратной стороне листа записывая слова, совсем по-новому волнующие его. Ему казалось, что он переписывает свою прошлую жизнь. Вспоминались слова бабушки о прожитой жизни: «Пролилась, как вода, не собрать», – и он думал о том, что собрать, оказывается, все-таки можно. Но та жизнь становилась другой, измененной, переписанной. Жизнь из сегодняшнего дня. Иногда казалось, что сама рукопись приподнялась, вздыбилась, как перепаханная земля, вместив в себя новые чувства.

В последний вечер он перевернул последнюю страницу и понял, что открылся пустынный путь к тому рассказу, который немел в нем все это время, и Тенишев уже видел его молчаливое заглавие.