Демон пробуждается - Роберт Энтони Сальваторе

— Это один из садов брата Аллабарнета, — заметил Талларейш.

Остальные двое кивнули в знак согласия. Они — да, наверно, и любой обитатель Короны — были наслышаны об этом странствующем монахе из аббатства в Палмарисе. Более ста лет назад он бродил по этим диким пустошам, сажая повсюду яблони в надежде подвигнуть таким образом жителей королевства Хонсе-Бир заняться освоением заброшенных земель. Аллабарнет — процесс канонизации его уже начался, и аббаты рассчитывали, что он будет причислен к лику святых где-то в пределах ближайших десяти лет, — так и не дожил до того, чтобы увидеть осуществление своей мечты. Практически она не осуществилась до сих пор, но его яблони продолжали расти и благоухать. Эльфы считали Аллабарнета своим другом и нередко помогали ему, или сами, или через своих Защитников.

Вот почему стоящие сейчас у разлома эльфы знали и этого человека, и дело, которому он посвятил свою жизнь; и еще им было очень хорошо известно, что он всегда сажал свои яблони прямыми, ровными рядами.

Что же, в таком случае, произошло тут?

У них был на это лишь один ответ, поскольку никакие живые создания, даже знаменитые северные драконы, не смогли бы так аккуратно взрезать землю.

— Землетрясение, — пробормотал Джуравиль.

— Вот оттуда, — Талларейш указал на север, где, как им было известно, находилась область древних гор, носившая название Барбакан.

— Не такое уж выдающееся событие, — заметил Виллейн. — Землетрясения случаются время от времени.

Джуравиль понимал, что старый эльф говорит это, главным образом чтобы успокоить его. А Джуравиль тревожился, о чем красноречиво говорило выражение его прекрасного лица. И как могло быть иначе, если всего неделю назад он обсуждал эту самую тему со своим учеником Элбрайном?

Логически рассуждая, Виллейн прав. Землетрясения и грозы, торнадо и извержения вулканов часто объясняются совершенно естественными причинами. Возможно, так было и сейчас.

Возможно. Но Джуравиль знал, что подобные события могли быть также следствием гораздо более мощного и грозного явления. Это землетрясение, яростные набеги гоблинов на деревни вроде того, в результате которого пять лет назад осиротел Элбрайн, — все это могло быть признаком надвигающегося зла.

Он снова посмотрел на север, на линию далекого горизонта. Если бы погода была более ясной, его острый эльфийский взгляд мог бы заметить что-то там, вдали — некий проблеск, подтверждающий или опровергающий обоснованность его тревог. Но, увы, горизонт затянула дымка, и Джуравилю оставалось только волноваться.

Неужели демон в самом деле пробудился?

Их сближение происходило медленно, очень медленно; Коннор, казалось, искренне желал понять суть колебаний Джилли. Он чувствовал, как она вздрагивает каждый раз, когда он оказывался совсем рядом, когда его лицо было всего в нескольких дюймах от ее лица, когда их губы тянулись, словно подчиняясь магической силе притяжения.

Однако Джилл неизбежно отворачивалась, и на ее лице отражалось то же разочарование, что охватывало и Коннора. Этот отказ от сближения глубоко задевал его; казалось, девушка пренебрегает им, несмотря на все ее заверения, что это не так. Чувство было такое, как будто что-то в Джилл противится ему, как будто он ей просто… не слишком нравится. Виданное ли дело! Племянник барона из Палмариса, отнюдь не новичок в любви, был удивлен, раздосадован, а отчасти и заинтригован. Своим поведением девушка бросала ему вызов; ни с чем подобным до сих пор он не сталкивался и был полон решимости так или иначе это препятствие преодолеть.

Постепенно, однако, замечая, как радостно вспыхивают ее глаза, когда он появляется в таверне, молодой человек начал понимать, что корень зла таится не столько в отношении к нему лично, сколько к ее таинственному прошлому. Его желание лишь усилилось; он желал Джилл так страстно, как ни одну женщину в своей жизни. Что же, терпения ему не занимать. Он будет вечерами гулять с ней и разговаривать, а для удовлетворения других потребностей в его распоряжении имеются бордели, о чем, конечно, Джилл — его Джилл — никогда не узнает.

Что касается Джилл, то она действительно радовалась, когда Коннор появлялся на пороге таверны. Она постоянно думала о нем; он даже снился ей! Она показала ему свое тайное любимое убежище на крыше над проулком, и они часами сидели там, глядя на звезды и ведя неспешный разговор. Именно там она в конце концов позволила Коннору поцеловать себя — и даже ответила на его поцелуй, — хотя это продолжалось совсем недолго, до того, как темные крылья смутных воспоминаний не обволокли ее. Этот поцелуй — любой поцелуй, как ей казалось — возвращал ее к какому-то очень болезненному моменту прошлого, настолько мучительному, что она смертельно боялась вспомнить его.

Но она терпела эту боль и позволяла Коннору целовать себя — иногда.

И именно на крыше, под затянутым облаками небом, сквозь которые изредка проглядывали звезды, он впервые заговорил с ней о женитьбе.

У Джилл перехватило дыхание. Не в силах смотреть на молодого человека, она подняла взгляд к небу, как будто надеясь, что оттуда придет ответ на мучающие ее вопросы. Любит ли она Коннора? Понимает ли вообще, что такое любовь?

Она знала лишь, что общество Коннора одновременно и доставляет ей удовольствие, и пугает ее. Язык тела ничем не заглушить — каждый раз при виде молодого человека ее охватывала сладкая дрожь, и внутри разливалось приятное тепло. Но и страх не отпускал ее — страх перед близостью с Коннором или, если уж на то пошло, с любым мужчиной. Счастье, казалось, было совсем рядом, и все же вне пределов досягаемости Джилл.

Ее первой инстинктивной мыслью было отказать ему. Разве можно стать хорошей женой, если понятия не имеешь, кто ты такая? Даже поцелуй заставлял ее напрягаться, чтобы преодолеть ту темную преграду, происхождения которой она не понимала. Надолго ли хватит терпения Коннора?

Однако существовали еще Петтибва и Грейвис, люди, в свое время приютившие ее, одарившие прекрасным чувством семьи и дома. Как бы они обрадовались, узнав, что Джилл удачно вышла замуж! Кроме всего прочего, стань она знатной особой, это отразилось бы и на них, просто улучшило бы качество их жизни, чем Джилл никак не могла пренебрегать.

В конце концов она набралась мужества и перевела взгляд на Коннора, заглянула в его прекрасные карие глаза, поблескивающие в свете звезд.

— Ты знаешь, что я люблю тебя, — сказал он. — Только тебя. Все эти недели, даже месяцы, я сидел рядом с тобой, мечтая о том, чтобы любить тебя, чтобы просыпаться рядом с тобой. Ах, моя Джилли, скажи, что тоже любишь меня! Если это не так, я пойду в Мазур Делавал, и пусть его холодные воды поглотят меня, пусть тепло жизни покинет мое тело.

Эти слова звучали для молодой женщины прекрасной музыкой. Слух резануло лишь обращение «Джилли»; оно заставляло ее чувствовать себя совсем девочкой и вообще не нравилось ей. Она верила Коннору всем сердцем, и, да, она могла полюбить его; так, по крайней мере, ей казалось. А иначе почему ей так радостно видеть его, почему появление Коннора каждый раз заставляет ее улыбаться?