Чинить живых - Маилис де Керангаль

Клер подошла к окну. По аллеям госпиталя сновали люди; машины медленно лавировали между корпусами, рисовавшими в ночи анатомическую карту тела — орган за органом, патологию за патологией, отделяя детей от взрослых, объединяя матерей, стариков и умирающих. Как бы она хотела обнять своих сыновей до того, как обрядится в эту ризу, сотканную из бумажных нитей, в балахон, прикрывающий, но не облегающий её тело; Клер казалось, что она стоит голой на сквозняке; её глаза оставались сухими, ибо она не могла до конца осознать всю огромность того, что ей предстоит пережить; Клер приложила руку к груди и прислушалась к ритмичному биению, по-прежнему чересчур частому и совершенно непредсказуемому, несмотря ни на какие медикаменты, — а потом произнесла вслух: сердце.

Медики много часов беседовали с Клер, чтобы составить её психологический портрет: отчёт об эмоциональных привязанностях, степень социальной активности, оценка поведения на фоне трудностей, усталости и беспокойства, готовность стоически переносить все сложности послеоперационного периода, который обещает быть долгим и непростым, — они лишь не сказали ей, что станет с её собственным сердцем потом, после операции. Может быть, существует какое-то хранилище органов, говорила она себе, снимая украшения и часы, — что-то типа чулана, и моё сердце бросят туда, к другим сердцам и отработавшим органам, а потом весь этот мусор увезут, сложив в пластиковые мешки? Она представила себе контейнер для органических отходов, где её сердце будет переработано, превращено в бесформенную материю; в фарш из плоти, которым жестокий Атрид потчевал своих недругов, явившихся во дворец очень голодными; в лепёшки или в бифштекс-тартар; в собачий корм, который кладут в большие миски; в лакомство для медведей и тюленей, — и, возможно, эти последние, поглотив её плоть, покроются шелковистыми волосами платинового цвета, а потом у них вырастут длинные бархатные ресницы.

Он постучал, но вошёл, не дождавшись ответа: Эмманюэль Арфанг. Врач встал прямо перед Клер: сердце изымут около двадцати трёх часов, параметры органа безупречны. Некоторое время он молчал, наблюдая за пациенткой: вы хотите о чём-то спросить? Она села на кровати, округлила спину, положила ладони на матрас, скрестила ноги, восхитительные ноги: изящные ступни, красный лак — в этой хлорозной палате[129]её ногти сияли, как лепестки наперстянки; вы не ошиблись, у меня есть вопрос… он касается донора. Арфанг покачал головой, показывая, что она переигрывает: Клер отлично знала ответ на свой вопрос, и они не раз говорили об этом. Но Клер настаивала, её светлые волосы обрамляли скулы, словно скобки: я просто хочу немного порассуждать, я всё время думаю о нём. И уверенно добавила: например, откуда приедет это сердце: ведь оно не парижское? Арфанг, нахмурившись, рассматривал подопечную: откуда она узнала? Затем согласился: департамент Приморская Сена. Клер закрыла глаза и заговорила быстрее: Male or female? Male,[130]поддержал игру Арфанг; он уже подошёл к отрытой двери; Клер услышала, как хирург уходит, и открыла глаза: подождите, скажите, сколько ему лет, please?[131]Но Арфанг исчез.

Все трое сыновей явились одновременно; старший, со скорбным лицом, держал мать за руку, словно боялся её отпустить; средний кружил по комнате, повторяя, как заезженная пластинка: всё будет хорошо, всё будет хорошо; младший принёс ей пакетик конфет в форме сердечек. Арфанг — ас в своём деле, лучший хирург в этой области: семьдесят кардиопересадок в год; у него лучшая команда — ты в надёжных руках, говорил он тихим дрожащим голосом. Клер машинально соглашалась, смотрела на его лицо, толком не слушая: да, я знаю, не волнуйся. Труднее всего ей оказалось с матерью, которая не прекращала причитать, что жизнь несправедлива, что место дочери на хирургическом столе хочет занять она, — в итоге мать заявила, что было бы более естественно и ожидаемо, если бы она или умерла, или первая подверглась риску операции. Мама, я не умру, — потеряла терпение Клер, — у меня нет ни малейшего намерения умирать; измученные мальчики окрысились на бабушку: да замолчи ты, без тебя тошно! Медсестра снова зашла в палату и, постучав пальцем по циферблату, разрядила обстановку: всё хорошо — мы должны вас подготовить. Клер поцеловала сыновей, погладила каждого по щеке, прошептала каждому: любовь моя.

Чуть позже она вошла в душевую кабину и долго мылась с бетадином,[132]поливая всё тело жёлтой жидкостью и с силой растирая её. Обсохнув, Клер снова накинула стерильную хламиду и вернулась к состоянию ожидания.

Около десяти вечера в палату вошла анестезиолог: всё в порядке? Высокая, с узкими плечами и бёдрами, лебединая шея, бледная улыбка — и холодные тонкие руки: она коснулась ладоней Клер, когда давала ей первые медикаменты, чтобы вы расслабились. Клер вытянулась на кровати, ощутив внезапный упадок сил, хотя была возбуждена как никогда. Через час явился санитар из оперблока; он взялся за перекладину кровати и покатил её: вас будут оперировать на столе, а потом опять переложат на эту кровать; дальше он вёз Клер молча. Мимо проплывали метры коридора, и Клер не знала, на чём остановить взгляд: скучные потолки; электропровода, извивающиеся, словно речные змеи. Чем ближе был оперблок, тем сильнее билось её сердце; двери с кодовыми замками открывались, как ворота шлюзов. Ещё одно перегороженное пространство; Клер оставили в маленькой комнате; снова ожидание. Мы скоро придём за вами. Время размазалось, как масло по хлебу; близилась полночь.

За дверью блока анестезиолог проверяла приборы для наблюдения за пациенткой: разложила электроды слежения за работой сердца; закрепила катетеры, постоянно выводящие на монитор показатели давления; подготовила прищепку на кончик пальца, благодаря которой можно будет всё время отслеживать уровень кислорода в крови. Врач установила штатив для перфузии, подвесила пакет с полупрозрачной жидкостью, отрегулировала зажимы, — простые жесты, отточенные тридцатилетним опытом, высший класс: ну, что же, мы можем начинать; все собрались? На самом деле, никто ещё не собрался: хирургическая бригада находилась в гардеробной — медики натягивали небесно-голубые пижамы, блузы с короткими рукавами и куртки — с длинными; каждый натянул по паре шапочек, чтобы закрыть все волосы на голове, и по паре повязок на рот. Матерчатые сапожки, бахилы, стерильные перчатки в изобилии. Они долго очищали щёточкой ногти, намыливали ладони и предплечья вплоть до локтя, используя дезинфицирующие средства, — первый раз, второй, третий. Только после всего этого они шагнули в операционную. Одинаковые голубые фигуры занимали свои места, и хотя их лица были скрыты масками, остались характерная походка, рост, манера двигаться, телосложение — и конечно же взгляды, которые теперь заменяли речь. Интерн-перфузиолог, две хирургические сестры, два врача-анестезиолога: с этой парочкой Арфанг работал уже почти тридцать лет — и именно с ними он провёл свою первую трансплантацию.