Дорогие девушки - Фридрих Незнанский

Плетнев свернул картинку, и на экране монитора появилась страничка под названием «Личный журнал пилота Пирса».

Турецкий бросил рассеянный взгляд на экран, прищурился, пробежал глазами по тексту и мрачно усмехнулся.

— Забавно, — проворчал он. — И все-таки не понимаю я нынешних «хакеров» да «юзеров».

— Ты о ком? — не понял Плетнев.

— Да вот об этом. — Турецкий кивнул на экран. — К примеру, что это за «пилот Пирс»?

Плетнев повернулся к компьютеру.

— Не знаю. Просто просматривал «живые журналы» и наткнулся на этот. Надо же знать, чем живет нынешняя молодежь.

— Молодежь? Да, судя по анкете, этот парень — готовый маньяк. Посмотри, какие обширные у него интересы.

Турецкий ткнул пальцем в монитор, где в графе «Интересы пользователя» значилось следующее:

«Розенкрейцеры, инцест, национализм, антиглобализм, тьма, гибель, извращения, любовь, фантастика, арийцы, некрофилия, оргии, вера, неверие, астрология, порнографические истории, садизм, „Армия любовников“, эротические темы, оккультный тантризм, рок, орки, мания, антропология, Ницше».

— Ну и что? — пожал плечами Плетнев.

— По-твоему, это нормально? — удивился Александр Борисович. — Только посмотри, какая каша царит в головах у этих «юзеров». Тут тебе и инцест, и Ницше, и даже какой-то оккультный тантризм. Кстати, что такое орки?

— Не что, а кто. Это из фильма «Властелин колец» — чудовища, порожденные тьмой.

— Так я и думал, — кивнул Александр Борисович. — Извини за резкость, но все-таки Интернет — это огромная помойная яма. Рай для извращенцев всех мастей.

— Ты слишком серьезно на это смотришь, — возразил Плетнев. — Ребята просто развлекаются. Играют.

— Может быть, — пробормотал Турецкий. — Боюсь показаться стариком, но мне все эти «вольные игры на свежем воздухе» кажутся довольно опасными.

Александр Борисович вздохнул и с силой вмял окурок в пепельницу.

1

«Непорядок. Это непорядок. Нужно срочно все исправить. Срочно расставить предметы по местам. Беспорядок ужасен. Ужасен!

Но с чего начать? Сначала нужно разложить и расставить вещи, а потом пропылесосить и вытереть пол. Нет! Сначала нужно убрать с ковра осколки стекла. Да, сперва осколки, потом вещи, а уже потом… Но чем убрать стекла? Неужели веником? Нет, сначала нужно собрать крупные осколки руками, а мелкие смести веником. Потом нужно тщательно пропылесосить ковер. Да, тщательно! Чтобы ни одного осколка не осталось.

Стоп. А вещи? Не лучше ли начать с вещей?»

Он мучительно потер лоб пальцами.

«Хватит гонять по кругу! Остановись уже хоть на чем-нибудь. Иначе голова может лопнуть, взорваться!»

Он на мгновение представил себе, как голова взрывается, как куски черепа и кровавые ошметки летят по сторонам — падают на пол, на стены, на шкаф, на окно. Ужас! Непорядок!

— Непорядок, — хрипло проговорил он вслух разбитыми губами. — Катастрофа.

Он снова мучительно поморщился. Он старался не смотреть на разбросанные по комнате вещи, на поблескивающие осколки стеклянного графина, на расколотую пепельницу… Беспорядок всегда вызывал в его душе чувство, схожее с паникой.

Не в силах больше смотреть на эту катастрофу, он вышел из гостиной и прошел в спальню. Там он остановился в дверях, посмотрел на странное деревянное сооружение, собранное из двух детских манежей, и громко сказал:

— Это плохо! Это очень плохо! Ты слышишь меня?

Он замолчал и напряг слух, словно хотел услышать ответ на свои слова. Однако ответа не последовало, да и не могло последовать.

— Этот графин подарила мне мама! — громко, почти истерично сказал он. — На двадцатилетие! Слышишь? Это была память о маме! О моей маме!

Последнюю фразу он почти выкрикнул. Его плечи затряслись, он взмахнул в воздухе сжатыми кулаками и сдавленно повторил:

— О моей маме.

Ответа и на этот раз не последовало. Он еще немного постоял в дверях, размышляя, чем заняться дальше: подойди к деревянной клетке и заглянуть внутрь или сходить в чулан за пылесосом и начать уборку. Мысль о комнате, заваленной вещами и осколками стекла, вызывала у него омерзение.

Но когда-то же надо начинать.

Поразмыслив еще несколько секунд, он вздохнул и пошел к чулану, тихонько напевая себе под нос.

Надо, надо умываться

По утрам и вечерам.

А немытым поросятам

Стыд и срам, стыд и срам…

Открыв дверь чулана, он нашарил рукой выключатель и зажег свет. В отличие от гостиной, в чулане царил идеальный порядок. Все вещи были разложены по своим местам. Он мог бы, не глядя, найти любую. И все же он смотрел — смотрел с любовью и благодарностью. Он любил свои вещи. Причем любил их не как бездушные предметы, а как живые существа. У каждой вещи был свой характер, каждая требовала своего особенного ухода. Иногда он даже разговаривал с ними.

Вот и сейчас он протянул руку, с улыбкой погладил металлические щипцы и прошептал:

— Все хорошо… Все в порядке… Отдыхайте… Сегодня вечером у вас будет много работы.

Он замолчал и напряг слух, как несколько минут назад в спальне, словно надеялся услышать ответ. И на какую-то долю мгновения ему показалось, что он слышит чей-то тихий голос. Слов было не разобрать, но интонацию он уловил — это была интонация благодарности.

Он снова погладил щипцы. Потом перевел взгляд на кожаный бандаж, украшенный металлическими клепками. Выглядел бандаж устрашающе. Этот бандаж был одной из самых любимых вещей в его коллекции. Прекрасная вещь. Зловещая и опасная. И чрезвычайно удобная.

— Прекрасно, — прошептал он. — Прекрасно.

Теперь ему стало легче. Паника ушла. Он словно поговорил со старым, добрым другом.

Пылесос — со всей его бытовой функциональностью, правильностью, обыденностью — выглядел среди этих вещей лишним. Как громоздкий, нежеланный, утомительный гость.

Усмехнувшись, он протянул руку и взял пылесос.

* * *

Ну вот. Теперь комната приобрела прежний ухоженный вид. Правда, не хватало стеклянного кувшина и хрустальной пепельницы, но тут уж ничего не поделаешь. Вещи не вечны так же, как и люди. Нужно стойко переносить потери.

Он убрал пылесос в чулан и тихо, на цыпочках, прошел в спальню. Постоял, прислушиваясь, у дверного косяка. Потом тихо позвал:

— Эй!

Подождал, не будет ли ответа, и повторил:

— Эй! Все в порядке? Я убрался в гостиной. Осколки я выбросил. Теперь можно снова ходить по ковру, не опасаясь порезов.