Мефодий Буслаев. Месть валькирий - Дмитрий Емец

– Ты сама до этого додумалась? –быстро спросил Мефодий.

– Не-а, где мне? Это упрощенный курсизвращенной логики. Ее проходят в Эдеме. Тезис «Кто не может, как я, тот хужеменя» тупиковый по своей природе. К примеру, лешие и водяные вечно спорят, ктоиз них важнее и нужнее. В результате два племени враждуют уже три тысячи лет, ине факт, что когда-нибудь прекратят.

– Угу, – подтвердил Мефодий. –Типа того, что шахматист лучше боксера думает головой; но отгребает от него поушам по полной. Зато со временем шахматист прорывается в шишки и все боксерыдля него – ну не чемпионы, а так, средненькие, расходный материал. Разве нетак?

Даф неохотно согласилась.

– Но это если и боксер, и шахматисттолько и думают что о порабощении других. Один делает ставку на ум, другой – накулак. Но цель одна – смять, растолкать. Кто, в конце концов, мешает им мирнососуществовать? – предложила она.

– Что они, светлые стражи? Может, им ещена дудочке поиграть? – насмешливо откликнулся Мефодий.

Встретив горестный взгляд Дафны, он сообразил,что не только подумал, но и отреагировал как страж мрака.

– Парадокс Леония Эдемского: «При прочихравных для неподготовленного человека мрак привлекательнее света, так как вотличие от света не требует самоограничения», – устало отозвалась Даф.

– А если совсем просто? – спросилМефодий.

– Быть светлым немодно. Ну, вообрази, вшколе ли, в институте, в офисе мы устраиваем опрос. Поставьте галочку, гражданинТапкин, кто вы по жизни: светлый или темный? Если темный – туды галочку, еслисветлый – сюды. Семьдесят человек из ста заявят, что они темные. Так?

– Ну так.

– И ты думаешь, они действительнотемные? – настаивала Даф.

– Почему бы и нет? Да, думаю.

– Как бы не так! Как раз три четвертиистинных Темных спрячутся среди тех тридцати, которые заявят, что они светлые.

– А эти семьдесят кто тогда?

– Предположим, десять из нихдействительно будут темные. Остальные же только хотят ими казаться. Из стадноголи чувства, из уверенности ли, что это сделает их круче, или просто длямаскировки. Человек тридцать из этих семидесяти (не меньше!) будут мягкие ипушистые или просто сильно неуверенные в себе люди. Эти последние боятся, чтоих секрет узнают, и берут напрокат ежиные колючки. Внешне это перстни-царапки,лиловая косметика «Тартар», ногти «Десять ножей» и прочие закидоны. Понимаешь?Вот и получаются казусы, когда один дает бездомной собаке на остановке пирожок,а второй орет: «Эй, ты че делаешь, макака? Ты же абсолютное зло!»

– А что, абсолютное зло не может кормитьсобак? – заинтересовался Мефодий.

– Не-а. Если это не отравленный пирожок ине бешеная собака. А вот стихийное зло иногда может, – сказала Дафрассеянно.

– Ты права. Раньше я действительно быллучше. А сейчас как-то внутренне испачкался... – сказал Мефодий.

– Такое со многими случается. С каждымпоследующим годом человеческая жизнь все теснее и в ней все меньше места длясвета, – подтвердила Даф.

Она подумала о себе. О том, как сложно служитьсвету, даже желая служить ему. Как просто ошибиться и вместо света послужитьпсевдосвету, который не что иное, как изобретение того же мрака. Псевдосветчасто стремится стать слишком светлым, впадает в ханжество, делается смешон иотталкивает от себя. Земной аналог – хмурая старуха в церкви, которая шипит:«Ты куда приперлась в короткой юбке? Ты какой рукой держишь свечу?» Невольнораздражаясь на эту старуху, раздражаешься и на весь свет. В этом и состоитзадача псевдосвета. Однако Мефу этого лучше не говорить пока. Он и так,кажется, вконец запутался.

В тот самый день, час и минуту, когда Мефодиймило общался с приятными пожилыми дамами, появившимися на дне серебряного таза,его дядя Эдя Хаврон с ужасом рассматривал клетку с мертвыми птицами.

Только что он и его невеста Мила проходилимимо зоомагазина, в стеклянной витрине которого помещалась клетка с волнистымипопугаями. Эдя по легкомысленной привычке созерцать все пестрое и бестолковоесвернул к витрине. Буквально на минуту он потерял Милу из виду, и вот теперь иневеста пропала неизвестно куда, и попугаи вдруг свалились с кормушки и теперьлежат лапками кверху, странно похожие на маленькие сморщенные груши. Эдя отошелот витрины в тревоге. В нем вновь всколыхнулись дурацкие детские воспоминания.Но где же, в конце концов, Мила?

Хаврон, волнуясь, пошел к метро, заглядывая вовсе магазинчики. Он на кого-то налетал, от кого-то увертывался и ощущал себяпровинциальным научным работником, отставшим от жены и тещи где-нибудь у трехвокзалов на «Комсомольской» и теперь страдающим, так как у него нет при себе ниденег, ни билетов, ни даже собственного паспорта.

– Привет! И где ты был? – раздалсясовсем близко знакомый голос.

Мила стояла рядом и грозила ему коробкой сзубной пастой, видно, только что купленной.

– Я БЫЛ? ГДЕ ТЫ БЫЛА? – взвился Эдя.

– Ну хватит ссориться! Поцелуй меня вносик! Теперь в ушко!..

– Не хочу! Там попугаи сдохли в витрине!Ты видела? – хмуро сказал Хаврон. Мила сдула с глаз челку.

– Бедные маленькие птички! –воскликнула она. – Так что, ты идешь?

В эту самую минуту у себя дома Зозоразговаривала по телефону с доцентом Тесовым. Смеялась над его шутками, болталаприятные глупости, договаривалась о завтрашнем свидании и – думала про себя:«Боже! Какой тормоз! Как несчастны женщины, которые вынуждены выбирать из тогомизера, что сам падает им в руки!»

Разговаривая с Зозо по телефону, Тесов хотелумереть от счастья, но вместо этого без причины разворчался и вынул ватку изпупка. О свидании они впрочем, договориться сумели. Однако свиданию этому несуждено было состояться.

Тухломон, прятавшийся в телефонной трубкегде-то в районе мембраны (при большой необходимости он сумел бы усестьсяпо-турецки даже на конце иглы), зевнул и записал себе несколько слов на ладони.Просто чтобы не забыть. Самый тупой карандаш, как известно, лучше самой остройпамяти.

Еще год назад, вплотную занявшись историейМефодия, Тухломон регулярно отслеживал все встречи его матери. На эйдосы Зозо иЭди лучший из комиссионеров мрака пока не посягал – рассвирепеет Меф, недолго исамому сгинуть, – а вот эйдосы женихов Зозо прикарманивал с завиднойрегулярностью.