"Мы не дрогнем в бою". Отстоять Москву! - Валерий Киселев

Чегодаево, большое полусожженное село, главный узел обороны немцев на участке 137-й стрелковой дивизии, несколько дней было всепожирающим фокусом.

На третий день боев здесь был тяжело ранен командир 409-го полка майор Тарасов. К заступившему вместо него майору Филимонову пришел командир дивизии полковник Гришин. Всматриваясь через бинокль в передний край немцев, спросил:

– Ну что, Филимонов, может, ты возьмешь Чегодаево? – Гришину было тошно, но все же говорить он старался повеселее.

– Снарядов мало, товарищ полковник.

– А сколько надо? – «Интересно, сколько спросит», – подумал Гришин.

– Полторы тысячи.

– Ого! Сказал… Если бы вся дивизия могла сейчас столько иметь!

– Но ведь это же минимум! Двадцать пять снарядов на дзот по норме положено. Да и высоту сначала надо взять, а как же без снарядов?

Высота перед Чегодаевом – широкая, безлесная, у гитлеровцев была здесь главным опорным пунктом.

– Атака завтра в восемь ноль-ноль. Пойдут твой полк, Гогичайшвили и соседняя дивизия, полностью. Пять танков тебе дадут. И попробуй не взять! – отрезал Гришин.

Батальонный комиссар Антон Воротынцев, больше месяца исполнявший обязанности комиссара 409-го полка, которым теперь командовал майор Филимонов, наблюдал в бинокль, как началась атака на высоту под Чегодаевом. Полк, растянувшись в несколько цепей, медленно полз вперед по глубокому снегу.

Воротынцев и радовался, что люди, несмотря на шквальный огонь, все же идут вперед, и сердце сжимало, что после каждого разрыва мины кто-нибудь оставался в снегу навсегда. Он хорошо знал в лицо многих бойцов и не переставал удивляться, с каким мужеством и презрением к смерти воевали большинство из них. Хотя он и был не любитель громких слов, но сейчас без такого понятия, как мужество, в оценке этой атаки было не обойтись.

Старший лейтенант Чаплыгин, раненный несколько дней назад в плечо, продолжал командовать своим батальоном, а врача, который пришел за ним, чтобы увести в тыл, просто прогнал. Командиры рот лейтенанты Ермилов и Сушков, тоже раненые, уничтожившие каждый по десятку гитлеровцев лично, также не уходили из боя. Политрук роты Полянский, сам раненый, заменил убитого командира роты и продолжал вести бой. Политрук роты Запорожец лично поднял роту в атаку, в которой было уничтожено сорок гитлеровцев, и восемь из них – на счету политрука. И таких примеров Воротынцев знал множество. «Побольше бы техники, – думал он. – Особенно артиллерии, а с такими людьми воевать можно». Он не переставал удивляться, откуда, несмотря на потери, берутся из тыла люди и какие замечательные, готовые умереть в любой момент – прекрасные русские люди…

Бой за высоту шел четвертый час, вся она была покрыта воронками от разрывов снарядов и мин, трупами, в бинокль уже плохо был виден ход боя, пропала связь. Наконец прибежавший из боя посыльный доложил, что наши на высоте, закрепляются.

Майор Филимонов, обрадовавшись этому известию, сгоряча решил идти туда сам, чтобы с высоты организовывать бой дальше.

На подходах к высоте, между двумя сгоревшими танками, он был ранен. Это произошло на глазах Воротынцева, и он уже пожалел, что не смог отговорить Филимонова не торопиться, дождаться темноты.

Полковой врач Пиорунский послал к месту ранения командира полка двоих санитаров, но оба они погибли от пулеметных очередей – с колокольни в Чегодаево бил крупнокалиберный.

– Дайте мне лошадь и сто граммов спирта – мигом вывезу командира! – вызвался фельдшер Осипенко.

– Что, с ума сошел, Гриша? Мигом срежут, видишь, как он пристрелялся, – ответил ему врач Пиорунский.

Но и ждать до темноты было нельзя: даже с легким ранением на морозе можно было быстро погибнуть. Пиорунский, махнув в сердцах рукой, согласился: авось повезет Грише и на этот раз.

На глазах у всех, кто был в это время на НП полка, Осипенко, встав в полный рост в розвальни, за какую-то минуту галопом домчал до раненого Филимонова, уложил его в розвальни и, лавируя между разрывами мин, довез-таки его до НП.

Майор Филимонов, раненный в легкие, был без сознания.

– Да, еще бы полчаса, – сказал, осмотрев раненого Пиорунский, – и было бы поздно.

Воротынцев, быстро прокрутив в памяти ход боя, по телефону доложил полковнику Гришину, что высота перед Чегодаевом взята, но ранен майор Филимонов.

– Принимай полк, Антон Корнеевич, – услышал он от Гришина.

– Товарищ Первый, разрешите взять в помощь комбата Мызникова, я же политработник.

Серия мин вокруг НП прервала этот разговор: близким разрывом у Воротынцева из рук вырвало телефонную трубку, а самого швырнуло в стенку окопа.

Когда через пятнадцать минут Воротынцева откопали из снежного окопа, он снова связался с Гришиным.

– Что там у тебя? – снова услышал он голос Гришина.

– Мина попала в окоп. Телефониста и Мызникова тяжело ранило.

– А сам как, ничего? Командуй полком! – отрезал полковник Гришин.

На следующий день гитлеровцы дважды пытались сбросить с высоты у Чегодаева поредевшие полки 137-й, оба раза дело доходило до рукопашной. Высоту все же удержали.

Бои под Чегодаевом, не смолкая, шли которые сутки, и долина маленькой речки Березуйки, впадавшей в Оку, превратилась в долину смерти.

Продвинувшись по долине Березуйки на три километра на запад, дивизия оказалась в узком бутылочном горле, со всех сторон простреливавшемся противником.

После тяжелых боев и потерь полкам удалось несколько раздвинуть фланги в стороны от Березуйки, но берега ее в основном были у противника, а наши бойцы укрывались в оврагах, пересекавших речку, наскоро рыли себе снежные норы, в которых и спали, когда появлялась возможность.

Лед Березуйки во многих местах был разбит разрывами снарядов, берега ее покрыты трупами, снег побурел от крови и пороха.

Смерть собирала в эти дни обильную жатву. Ежедневно гибли десятки людей, сотни получали ранения. Санитары ползали среди убитых, искали еще живых и спускали их по накатанному берегу на лед Березуйки.

Восемнадцать санитаров и фельдшеров 409-го полка, работая без смены, едва успевали обрабатывать поступавших раненых. Убитых, если удавалось вынести из огня, складывали в штабеля в одной из балок.

Фельдшеры Богатых и Хмельнов, проходя мимо этого страшного штабеля, иногда видели, как рядом у костра сидят бойцы похоронной команды Рыбина и едят из котелков кашу.

– Я вчера так же иду здесь, – сказал Богатых, проглотив комок в горле. – Сидит один боец, в руках котелок, и – улыбается. Я подошел: «Что он улыбается?» А он мертвый, и была это не улыбка, а оскал мертвеца.

В этот же день фельдшеры Богатых, Осипенко и санинструктор Курочкин доставили на волокушах очередную парию раненых в разрушенное село. От села оставались одни печные трубы. Но это был все же тыл. Раненых здесь принимали представители от медсанбата.