Клуб бессмертных - Владимир Лорченков
Шрифт:
Интервал:
За легкость, будь она неладна, первых слов: их было так много. Мне казалось, что их много: когда я писал «Осаду Бендер», паковал фразы, ставил на рельсы. Избавлялся от них и отправлял их куда-то. А потом понял, что слова всегда одни и те же, даже если звучат по-разному, и писать нужно не словами, а тем, что внутри меня. Может, нервами? Это оглушало. Оглушало похуже удара в лоб на любительском ринге, когда потолок и тусклые лампы на нем зеленеют вдруг, и ты понимаешь чуть позже, что это уже – матовое зеленое покрытие ринга и ты только что пропустил удар в лоб, от которого еще несколько дней болит голова, и подрагивают кисти, и речь путается.
И у тебя появляется выбор: закрыть глаза, прижавшись щекой к этому зеленому, холодному и влажному мату (а потом тебя отведут в раздевалку) или встать, получить свою долю ударов. Так и не попасть в противника. А потом тебя все равно отведут в раздевалку.
Потому что ноги не гнутся. И вся-то разница – встанешь или нет. Но боксировать так и не научишься, потому что в этом деле все равно, встанешь ли, главное там – бить и не падать. А вот расплачиваться – научишься, по-настоящему научишься.
Я решил было бросить монетку, чтобы она решила: ехать мне дальше или возвращаться. Но потом понял, что стою не на вокзале города Пятра Нямц в ожидании поезда, который принесет меня к новому месту работы. Я был Хароном, заплутавшим в Стиксе и очутившимся в Средиземном море. Хароном, выплывшим из Средиземного моря и достигшим столпов Гибралтара. Хароном, покачивающимся на плоту у этих камней, Хароном, ожидающим собственного решения. Повернуть вспять или вернуться. Или плыть вперед, туда, где вода низвергается с плоского диска, брошенного на спины слонов, стоящих на черепахе. Я мог бы вернуться к Елене и попробовать обустроить нашу с ней жизнь, забыв о стремлении писать. Но что-то подсказывало мне: несмотря на ее показную холодность и равнодушие к тому, что я делаю, это оскорбит ее до глубины души. Я знал, что если вернусь к Елене сейчас, то, как это ни странно звучит, потеряю ее. Странники никогда еще не возвращались на полпути. Я решил расплатиться за все, что сделал, и за все, что собираюсь сделать.
Через час поезд уносил меня к Лаку Рошу.
Я прекрасно понимала, чем он одержим, но на мгновение поверила в то, что мы будем счастливы.
Нелепо – да? – существу безличному и бесполому желать остаться с мужчиной.
Аристотель бы меня не понял. Если что-то нелогично, это надо исправить, сказал бы он. Он не понимал, как можно любить то, что неестественно, то, что нарушает идеал формы.
Я надеялась, что мы просто останемся вдвоем, а потом состаримся и умрем. Я мечтала стать человеком, стать женщиной, мечтала, чтобы у меня начались месячные. Да, у Прометеуса было предназначение, знаю. Но в конце концов, и я это тоже знаю, чары Молдавии можно было разрушить без поездки в замок Дракулы. Прометеусу надо было дождаться, когда он умрет. И загадка канет в Лету вместе с ним, Прометеусом. Хороший способ. Это решило бы проблему чар Молдавии для него и для меня. Но не для сонма бессмертных, которых к моменту отъезда Прометеуса в Молдавии собралось больше, чем мух на собачьем трупе у дороги в летний день.
Бессмертные прибывали со всего света. Глаза каждого светились надеждой на обретение покоя. Я сталкивалась с ними каждый день. Прометеус, слепец, ничего не видел.
По утрам Тантал подметал двор у дома, с надеждой поглядывая на наши окна. Прометеус выходил на балкон, и Тантал разочарованно склонял голову.
Изголодавшийся Сизиф отвешивал мне сыр – бедняга устроился в торговые ряды молочников на Центральном рынке – и все силился по моему виду понять, уехал Прометеус или нет. Афродита по вечерам ловила клиентов на дороге у нашего дома. Кентавр принял обличье бронзовой дешевой скульптурки полуконя-получеловека, установленной в Долине Роз, и с мольбой глядел на наш дом. На каштане у висячего моста грустно мастурбировал Эрот.
Двенадцать ведьм с Вальпургиева шабаша жалостливо просили милостыню у Кафедрального собора Кишинева, но я-то знала: единственное, чего они просили, было «поезжай, поезжай, поезжай».
Посейдон приходил починить наш кран и с раздражением отмахивался от чаевых. У нашего подъезда по утрам благовествовал Павел. В наши двери по ошибке стучал слепой Сократ, пришедший к соседям, мы покупали занавески на окна у Арахны, мы платили Харону десять леев за час аренды лодки на Комсомольском озере.
А бессмертные все прибывали и прибывали.
И все они, казалось, кричали, хоть и были безмолвны. Но я-то слышала. Слышала вой, постоянно висевший над Кишиневом, вопль боли, ужаса и надежды – точно такой же, какой звучал в пьесе Прометеуса «Осада Бендер». Они вопили:
– Когда же, когда же, когда же?!!
И очевидно, Прометеус чувствовал это, хоть и не понимал. Он рвался уехать. Я приложила все силы, чтобы удержать его. Я взяла уроки у Афродиты, и по утрам еще обучалась у лучших проституток мира, я приносила ему вина, когда он был пьян; он мог бы вытирать ноги о мои волосы, если б захотел. Я пыталась защитить его от всего, и главное – от пьес, которые он писал, и от Румынии, в которую он должен был ехать.
Я стала его проституткой, его доверенным лицом; если бы потребовалось, я бы стала его сообщницей в краже; я стала его собутыльником, его alter ego; я зарабатывала для него деньги, когда боги наслали на эту страну дефолт, я…
В октябре он уехал.
Когда я развернул плитку гематогена и начал с аппетитом пожирать его, Прометеус очень удивился. Примерно такой реакции я от него и ожидал.
– А что поделать, мой мальчик, – мы шли по галерее замка мимо молчаливых рядов средневековых доспехов, – за четыреста лет я на свежей крови заработал себе язву желудка. Вот и приходится есть сушеную бычью кровь.
Надо отдать ему должное: Прометеус справился с удивлением и весьма тактично перевел все на детские воспоминания. Мол, в детстве он всегда просил мать купить гематоген, потому что из-за яркой упаковки лекарства принимал его за сладости. Мы негромко посмеялись и начали подниматься по лестнице. На двенадцатой ступеньке Прометеус остановился и спросил, указывая на меховую шапку, украшавшую оленьи рога:
– Что это?
– О, – я махнул рукой, – песец. Возьми ее себе, потому что на открытом воздухе здесь, в горах, по вечерам очень холодно. Бери, не стесняйся.
– Знаете, – он убрал руку, – как убивают песцов?
– Нет, – я знал, но изобразил неподдельный интерес, – каким-нибудь необычным способом?
– Их бьют, – Прометеус коротко засмеялся, – дубинкой по голове, чтобы оглушить, а потом надрезают шкуру на лапах, и снимают с еще живых животных.
Будь я женщиной, он бы непременно мне нагрубил, чтобы привлечь внимание и соблазнить. Увы, ни мужчиной, ни женщиной я не являюсь. У меня нет пола. Это роднит меня с суккубом, исключительно по прихоти избравшим имя Елена. Различие между нами состоит в том, что Елены как таковой нет. Я же в этом мире присутствую. Я – мертвяк. Мертвяк с язвой желудка (попейте теплой крови лет сто), который плохо себя чувствует.
Поделиться книгой в соц сетях:
Обратите внимание, что комментарий должен быть не короче 20 символов. Покажите уважение к себе и другим пользователям!