Падение Берлина. 1945 - Энтони Бивор

Напротив, присутствие Гиммлера на совещании у фюрера, по свидетельству армейских офицеров, всегда оставляло довольно жалкое впечатление. Как отмечал полковник Айсман, рейхсфюрер не переставал твердить фразы о деятельности военного трибунала. Он говорил, что отступление означает отсутствие воли к борьбе и что укрепить эту волю можно только самыми жестокими мерами. Гиммлер также указывал на ошибки "некомпетентных и трусливых генералов"[311]. Однако за свои мнимые или действительные ошибки генералы расплачивались лишь потерей должности или отставкой. За отход с позиций казнили, как правило, рядовых солдат.

Гитлеровская ставка поддерживала активность военных трибуналов. Во многом она следовала примеру Красной Армии. Как только советские части в начале февраля достигли Одера, фюрер издал фактическую копию сталинского приказа 1942 года "Ни шагу назад". В нем, в частности, предписывалось создавать на фронте заградительные отряды, а в пятом параграфе говорилось: "Военные трибуналы должны утверждать самые суровые приговоры на основе следующего принципа: тот, кто боится принять честную смерть в бою, будет казнен за трусость"[312].

9 марта фюрер издал новый приказ, в котором уточнялись детали деятельности полевых военных трибуналов. В их состав входили три старших офицера, два помощника, две машинистки и — что самое существенное — "один унтер-офицер и восемь человек расстрельной команды"[313]. Главный принцип деятельности трибуналов выглядел чрезвычайно простым: "Мягкие приговоры неприемлемы". Они начали свою работу буквально на следующий день и были готовы осудить любого военнослужащего вермахта или войск СС. Гитлеровский блицкриг против собственных солдат был распространен инструкцией генерала Бургдорфа на части люфтваффе и военно-морской флот. Генерал требовал, чтобы председатель каждого трибунала был идеологически преданным борцом рейха. Мартин Борман, не желая остаться в стороне от этого процесса, также издал приказ гауляйтерам, чтобы военные трибуналы боролись с "трусостью и пораженчеством"[314]с помощью смертных приговоров.

Спустя четыре дня после выхода приказа о полевых военных трибуналах Гитлер издал новое распоряжение — на сей раз о национал-социалистской идеологии в армии. Вполне вероятно, что его проект был составлен Борманом. Там, в частности, говорилось, что задачей командира является воодушевлять своих солдат, сделать их фанатичными в борьбе. В отношении национал-социалистского поведения командир становился ответственным перед самим фюрером[315].

Для Гиммлера, человека, проповедовавшего безжалостность ко всем колеблющимся, бремя командования на фронте оказалось слишком велико. Поэтому он, даже не предупредив Гудериана, лег с диагнозом "грипп" в санаторий в Хохенлихене, в сорока километрах от Хасслебена. Там за ним стал присматривать его персональный врач. Гудериан, узнав о том, что происходит в штабе группы армий "Висла", немедленно отправился туда. Показательно, что даже начальник гиммлеровского штаба СС Ламмердинг умолял Гудериана сделать что-нибудь. Получив информацию, что Гиммлер лежит в Хохенлихене, Гудериан решил нанести ему визит. По дороге он все время думал, какую тактику ему лучше применить в разговоре с рейхсфюрером. Войдя к нему, Гудериан сказал, что тот явно перегружен различной работой — Гиммлер являлся рейхсфюрером СС, начальником германской полиции, министром внутренних дел, командующим Резервной армией и командующим группой армий "Висла". Гудериан предложил Гиммлеру отказаться от одного из постов, а именно — командующего группой армий "Висла". Когда стало ясно, что и сам рейхсфюрер не против, но не хочет самолично говорить об этом Гитлеру, Гудериан воспользовался предоставленным ему шансом. Он предложил: "Тогда дайте мне полномочия сказать это за вас". Гиммлер не возражал. В ту же ночь Гудериан встретился с Гитлером и предложил ему новую кандидатуру командующего — генерал-полковника Готтхарда Хейнрици. Хейнрици являлся командующим 1-й танковой армией, ведущей бои против фронта Конева в районе Ратибора. Выслушав Гудериана, Гитлер с величайшей неохотой, но все же согласился с его предложением.

Когда Хейнрици прибыл в Хасслебен, то там также появился и Гиммлер. Он стал рассказывать новому командующему о складывающейся ситуации на фронте. Слова Гиммлера больше были похожи на самооправдание. Когда Хейнрици уже устал слушать этот бесконечный монолог рейхсфюрера, в комнате вдруг зазвонил телефон. Гиммлер взял трубку. Звонил генерал Буссе, командующий 9-й армией. Он сообщил, что в районе Кюстрина немецкие войска постигла новая крупная неудача. Коридор на восточном берегу Одера, связывавший крепость Кюстрин с основным фронтом, был перерезан русскими войсками. Гиммлер быстро передал трубку генералу Хейнрици, "Вы — новый командующий группой армий, — произнес он. — Вам и отдавать приказы"[316]. После этого рейхсфюрер поспешно покинул помещение.

Борьба за плацдармы по обеим сторонам Одера носила крайне ожесточенный характер. Если советские войска захватывали какую-нибудь деревню и находили там нацистскую униформу или свастику на стенах домов, то они часто расстреливали всех оставшихся в живых жителей данного населенного пункта. Во многом именно поэтому обитатели деревень, которые были вначале захвачены частями Красной Армии, а потом вновь освобождены немецкими войсками, мало что говорили о жестоком поведении советских военных властей. Дело в том, что свидетелей подобного поведения уже не оставалось в живых[317].

Все больше германских фронтовиков и недавно мобилизованных юнцов открыто выражали свое недовольство необходимостью воевать до последней капли крови. Представитель шведского посольства, совершивший поездку от Кюстрина до Берлина, докладывал военному атташе Швеции в Германии майору Юхлин-Даннфелу о том, что он насчитал на своем пути целых двадцать постов полевой жандармерии. В задачу охранников входил арест дезертиров, бегущих с фронта[318]. Еще один швед отмечал, что германские войска, продвигающиеся к фронту, не представляют собой внушительную силу. "Солдаты выглядят апатичными и истощенными"[319].

Условия для строительства обороны в пойме Одера, этой сырой равнины со множеством искусственных дамб, оказались чрезвычайно плохими. Рытье траншей и щелей было ужасной работой. Уже на глубине меньше чем в один метр начинала сочиться вода. Февраль не был на этот раз таким холодным, как обычно, что, впрочем, не облегчало работу землекопов. К недостатку опытных солдат в германской армии прибавились еще и трудности с обеспечением боеприпасами и горючими материалами. Так, например, в дивизии СС "30 января" штабные автомобили можно было использовать только в случае крайней необходимости. Ни одна артиллерийская батарея не имела права открыть огонь без предварительного разрешения свыше. Дневная норма для одного орудия составляла всего два снаряда.