Желание - Ричард Флэнаган

Он настолько хорошо умел писать, что этот его талант приравнивали к колдовству. В свое время он даже грозился вписать те имена туземцев, что не желали слушаться Хранителя, в «Хроники острова Флиндерс» – рукописную газету, которую он выпускал в единственном экземпляре. Он сам составлял статьи, сам их редактировал, делал иллюстрации – одним словом, был полновластным хозяином газеты, и поэтому туземцы его боялись и даже на какое-то время становились послушными.

В тот вечер, когда Матинна в первый раз присоединилась к пляске дьявола, после этого она пошла искупаться. Она наловила раков и морских ушек, а потом вместе с Уолтером Тальба Бруни они запекли их в небольшом костерке прямо на берегу. А потом они легли на песок, и Матинна начала рассказывать, какие ненормальные эти белые.

Но Уолтер Тальба Бруни заявил, что не боится белых. Раньше он считал их своими учителями, но теперь у него появились собственные идеи на этот счет. Аборигены вернут свою землю обратно. И у них будут свои пшеница и картошка, свои тонкоклювые буревестники, чьи яйца так вкусны. А еще они заведут своих овец. И для этого белые им не указ. И вообще – он напишет самой королеве. Где-то около полуночи Роберт Макмахон забрел на залитый лунным светом берег. Там, на песке, Матинна сама отдала Уолтеру Тальба Бруни то, что когда-то силой забрал у нее совсем другой человек.

Увидев это, Роберт Макмахон разгневался и отхлестал обоих тонким прутом от чайного дерева, который всегда был у него под рукой. Он решил, что Уолтеру Тальба Бруни стоило бы хорошенько поразмышлять о Боге и о геенне огненной, и запер его в отдельной хижине на целых семнадцать дней. Чтобы как-то способствовать спасению заблудшей и уже проклятой Богом Матинны, учитель взял ее к себе в дом прислуживать.

У себя дома Макмахон пел на разные голоса. Он сказал Матинне, что она – избранная, но при этом каждодневно бил ее прутом за малейший промах. Казалось, это занятие доставляло ему огромное наслаждение. Он бил ее так, что у Матинны кровила спина, и тогда учитель начинал рассказывать разное, продолжая отмерять удары.

– Знаешь ли ты, – говорил он, старательно работая прутом, – что ей было всего девятнадцать и она носила во чреве ребенка. Она была истовой христианкой, преисполненной самых прекрасных женских добродетелей, и умерла она, твердо веруя, что за гробом ей уготована лучшая жизнь.

По уразумению Матинны, для учителя это было каким-то особым видом катехизиса.

Новые туземки привезли с собой не только пляску дьявола, но и запасы красной охры, необходимой для этого ритуала. Они отказывались возделывать огород, если им не заплатишь, не желали делать уборку в своих домах, чтобы вытребовать для себя одежду получше. Когда они появлялись, мужчины должны были вставать, приветствуя их. Эти женщины втолковывали остальным туземкам, что нужно уметь давать отпор и защищать себя.

А еще они говорили, что Иисус – это обманка, придуманная дьяволом, потому что именно дьявол правит миром. Не было никакого света после смерти, никакого искупления и никакой справедливости. Вся эта болтовня белых о Боге – проделки дьявола. У черных не может быть никакой мечты, и нет никакого белого рая, а есть только этот проказник дьявол, творящий сплошные гадости.

«Да-да, ведь мы прожили жизнь, – уверяли они, – и многое повидали». На любое возражение у них всегда находился убийственный аргумент – пример собственной несчастной жизни. Если там, среди звезд, как утверждают старики, и есть счастье и возможность поохотиться на бескрайних просторах, то, чтобы попасть туда, нужно очень и очень побороться. Поэтому лучше следуй за дьяволом, радуйся дьяволу, а как же иначе? Думаешь, дьявола можно победить? Это ты мне говоришь? Когда такое было, чтобы дьявол не разрушил хоть чью-то жизнь? Поэтому танцуй с дьяволом и возрадуйся ему. Потому что очень скоро он нас всех заберет с собой, как ни старайся, как ни борись.

После этих слов они смеялись ужасным смехом, и этот чувственный хохот смешивался с резкими кельповыми испарениями. То был неодолимый запах влажного, как морская вода, секса – его источали толстые и мясистые листья змеевидной водоросли, достигавшей сотни метров в длину, верхушки которой выползали на берег, омываемые прибоем. Однажды ночью, когда дул западный ветер и запах кельпа был особенно ощутим, Матинна, не издавая ни единого шороха, пришла к дому учителя и начала раскладывать с подветренной стороны сухие пучки травяного дерева желтосмолки. Ее движения были столь же аккуратны и терпеливы, как если бы она подшивала подол своей юбки еще в те времена, когда жила в приюте.

Она хорошо помнила, как желтели и съеживались в костре страницы ее дневника, как превращались в пепел ее мечты о деревьях. И теперь она знала, как надо поступить. Первый слой травы она уложила горизонтально, чтобы огонь стелился по земле и его было труднее затушить. Второй же слой Матинна укладывала под вертикальным углом, чтобы ветер хорошенько раздул огонь и все быстро вспыхнуло. Потом Матинна вернулась к своим и исполнила с ними пляску дьявола. Когда в костре остались одни лишь головешки, все черные устали и разошлись, а белые уже спали. И тогда Матинна взяла головешку и листы папоротника, чтобы использовать его как опахало.

Когда Роберт Макмахон выбежал из горящего дома живой и невредимый, в одной лишь грязной рубашке, он схватил Матинну, которая бросала в сторону горящего дома охапки папоротника. Он не стал спрашивать, кто виноват, а она ничего и не отрицала. Учитель поставил Матинну на колени, связал ей руки и отхлестал.

Те немногие, что еще владели магией, насылали на него проклятия. Но это не помогало. Макмахон постоянно хлестал Матинну прутом. Он был неистребим, как ворох муравьев под ногами: сколько на них ни наступай, они все равно выползут целыми и невредимыми. Его не взял ни огонь, ни проклятия, ни заговоры-песнопения, ни разложенные на земле кости умерших, указывающие в сторону его дома. И все же однажды лодочник-туземец швырнул его за борт где-то в миле от острова Биг-Дог, и Макмахон утонул. Но туземцы продолжали умирать, и кладбище Робинсона пополнилось новыми могилами.

Некоторые белые беспокоились, что аборигены совсем исчезнут, а другие, наоборот, молились, чтобы так оно и произошло. При этом и те, и другие сходились в одном: эти прежде воинственные и отважные люди стали совершенно безропотными и меланхоличными. По ночам Матинна просыпалась от собственного крика. Старые туземцы просили ее описать свои кошмары, но там нечего было описывать.

– Просто мне больше не снятся хорошие сны, – отвечала она.

Исчезло ее последнее успокоение, которое все же было у нее, когда Матинна еще проживала в Хобарте. Сейчас ей просто не хотелось делиться с остальными тем печальным фактом, что во сне отец перестал к ней приходить. Ей не было нужды укорять его вслух или позорить при всех, но она чувствовала, что за молчанием отца крылась какая-то причина, и этой причиной, кажется, была она сама. Также она не смела признаться в том, что больше не помнит лицо своего отца.

Наконец, когда в живых осталось всего сорок семь вандименцев, а стало быть, они больше не представляли никакой угрозы, да и к тому же стало слишком накладно поддерживать их существование, каким бы нищенским оно ни было, новый губернатор Земли Ван-Димена распорядился переселить туземцев в другое место, где им предстояла еще более тяжелая жизнь. Их перевезли с острова Флиндерс и разместили в бухте Ойстер-Коув, что южнее Хобарта, в полуразвалившихся каменных бараках, прежде служивших приютом для каторжан. Правительство выделило на всех по два фунта мяса в месяц и немного рома.