Околдованная - Бертрис Смолл

— Мои слуги, и они кротки как овечки, — заверила Жасмин.

Мадам Альма оглядела шотландцев и покачала головой.

— Пусть идут со мной на рынок. Ах, сколько лет прошло с тех пор, как меня видели в обществе мужчин! Представляю, как кумушки начнут судачить, — хихикнула она.

— И куда только смотрят эти парижане! Не обращать внимания на такую женщину, как мадам Альма! — притворно возмутился Рыжий Хью, целуя ее в морщинистую щеку. — Я пойду за вами на край земли, особенно если вы умеете готовить.

— Умею, — подмигнув, кивнула старушка. — За мной, храбрецы! Нужно раздобыть хлеба и сыра.

Веселая компания под общий хохот покинула дом. Когда же они вернулись со свежим хлебом, сырами, жирным ощипанным каплуном, фруктами и другими припасами, распряженные лошади стояли в стойлах, багаж был разгружен и из труб вился дым. Словом, все прекрасно устроилось.

Утром женщины оделись в лучшие платья: Жасмин — в темно-синее, Отем — в розовое, мадам де Бельфор — в серебристо-серое, а мадам Сен-Омер — в темно-красное. Все отправились в Пале-Рояль засвидетельствовать свое почтение королеве Генриетте Марии. Именно она послала приглашения на церемонию.

— Откуда она узнала, что мы во Франции? — удивилась Отем.

— Я каждый месяц посылаю королеве кошель с деньгами, — ответила Жасмин. — Она ужасно бедна, хотя приходится королю теткой. Ни он, ни его мать не слишком щедры.

Вряд ли они намеренно лишают ее средств к существованию, но королева привыкла жить по-королевски и не умеет экономить. Поэтому и наделала долгов. Вот почему я каждый месяц посылаю ей вспомоществование, не слишком большое, чтобы не конфузить ее. Так, подношение в знак моей верности. Вспомни, Отем, при других обстоятельствах эта женщина была бы моей невесткой. Кроме того, ей нужно воспитывать детей. Герцогу Глостеру всего одиннадцать, а принцессе Генриетте Анне — шесть. Бедняжка потеряла мужа и принцессу Элизабет. Печальная участь!

Отем удивилась такому заявлению, тем более что мать всегда твердила, будто Стюарты приносят Гленкиркам несчастье. Сегодня, в день возведения короля на престол, она приветствовала низложенную королеву, очевидно, хорошо знакомую с матерью. Это показалось Отем странным, но ведь и все разительно изменилось с тех пор, как они оказались во Франции.

— Ах, Жасмин, ваша дочь очаровательна. Она ведь скоро выходит замуж, не так ли?

Королева приподняла подбородок Отем и поцеловала девушку в щеку.

— Мы назначили день венчания на тридцать первое августа, но тут прибыло любезное приглашение вашего величества, — ответила Жасмин. — Теперь свадьба перенесена на тридцатое сентября.

— Он красив, малышка? — обратилась к Отем Генриетта Мария.

— Да, ваше величество, очень, — пробормотала та, заливаясь краской.

— И как же зовут этого красавца? — игриво поинтересовалась королева.

— Жан Себастьян д'Олерон, маркиз д'Орвиль, ваше величество.

— Пора, госпожа королева, — вмешалась одна из фрейлин. — Процессия вот-вот покинет дворец.

— Пойдемте, — предложила королева. — Вы, Жасмин, ваша дочь и кузины будете меня сопровождать. Почти как в старые времена, когда у меня был двор.

Она грустно вздохнула и поднялась.

Церемония проходила в здании парижского парламента, забитом людьми так, что яблоку негде было упасть. Справа, на верхних ярусах, сидели Анна Австрийская, принц Гастон Орлеанский, принц де Конде, маршалы Франции, высокородное дворянство и два самых влиятельных французских епископа — Санли и Тарба, напыщенные и до того самодовольные, словно только они, и никто другой, приблизили сегодняшний день. Слева находились высшие чины церкви, папский легат и посланники Португалии, Венеции, Мальты и Голландии вместе с членами парижского парламента и другими знатными гостями.

В одном крыле отвели места королеве Генриетте Марии Английской, двум ее сыновьям — Якову, герцогу Йорку, и Генриху, герцогу Глостеру, — и маленькой дочери, принцессе Генриетте Анне, дочери герцога Орлеанского и остальным знатным дамам, включая вдовствующую герцогиню Гленкирк и ее родственников. Отем не стесняясь озиралась вокруг, только сейчас осознав, какой скучной была ее жизнь все эти годы.

Такого великолепия ей еще не приходилось видеть.

Перед ней восседал король на специально устроенном «ложе правосудия», что при ближайшем рассмотрении оказалось просто грудой подушек. Вокруг него в строго определенном порядке расположились герцог Жуайез, камергер короля, и граф д'Аркур. Месье де Сен-Бриссон, парижский провоет[6], вместе с королевской стражей обнажили головы и стояли на коленях перед королем. Провоет держал резную серебряную палицу. Рядом с ним преклонил колени канцлер Сегье в алом плаще. Церемониймейстер вводил в зал остальных правительственных чиновников, членов верховного суда и генерального прокурора, которые также должны были поклясться в верности королю.

Когда вошел последний, король поднялся и сказал:

— Господа, я явился в парламент объявить, что, следуя законам государства, принимаю на себя правление, власть над правительством и чиновниками. Надеюсь, что Господь поможет мне властвовать справедливо и честно. Господин канцлер подробно объяснит вам мои намерения[7].

Повинуясь знаку Людовика, канцлер произнес речь.

За ним поднялась Анна Австрийская и, повернувшись к молодому королю, объявила:

— Пошел девятый год с тех пор, как, согласно пожеланиям покойного короля, моего супруга и повелителя, я взяла на себя ответственность за ваше образование и управление государством. Господь в неизреченной доброте своей благословил мой труд и охранил вас, того, кто дорог не только мне, но и всем подданным. Закон королевства призывает вас на трон, и я с огромной радостью передаю вам власть, доверенную мне ранее. Надеюсь, Господь даст вам свое благословение, наделит бодростью и мужеством, и ваше царствование будет счастливым!

Она тоже склонилась перед королем, который поцеловал ее.

И тут, ко всеобщему удивлению, Людовик снова заговорил, обращаясь к матери:

— Мадам, благодарю вас за все старания и прошу простить за доставленные мною огорчения. Вы немало потрудились, заботясь о моем образовании и управлении королевством. Молю и впредь не оставить меня своими советами и помощью. Я, со своей стороны, желаю, чтобы вы оставались главой королевского совета.

Настала очередь членов парламента выразить преданность королю Людовику XIV, отныне — правящему монарху. Произносились речи и клятвы. На суд короля были представлены три декрета. Один осуждал богохульников, другой подтверждал запрет дуэлей, третий провозглашал принца де Конде невиновным в государственной измене, хотя многие были уверены в противоположном. Но сегодня король решил проявить великодушие и протянуть принцу оливковую ветвь в надежде, что тот перестанет сеять смуту.