Арес - Даниил Аксенов

Барон, выскочивший следом за жрецом на крыльцо, проводил его взглядом, а потом с тревогой обернулся к сотнику, стоящему подле:

– Керрет, я сейчас быстро съезжу к ан-Реттеа. Нужно его предупредить о том, что больше не могу тут оставаться. Пусть потом к нам приезжает или мы к нему. Переговоры-то почти закончены. А ты собирайся. Чтобы к моему возвращению все было готово. Мы покидаем Парреан.

Через час Виктор уже трясся на телеге, оставляя за собой в меру гостеприимный город. Погода была сумрачной, настроение – печальным, будущее – мрачным. В голове Антипова не имелось ни единой стоящей мысли, как теперь избежать печальной участи быть битым до смерти. Его охватила тоска, многократно усиленная невозможностью что-либо изменить. Теперь Виктору уже не казалось, что жизнь лесоруба лишена приятностей. Жизнь ведь все-таки! Ему даже стало немного стыдно, что он жаловался раньше на свое существование. Оно, если рассудить, было безоблачным. Как и все остальные люди, Антипов при невезении думал, что хуже не бывает, но потом, когда случалось что-то невообразимо худшее, мнение изменялось. Прошлое может быть улучшено, но лишь с помощью плохого настоящего.

Виктор пару часов сидел и хмурился, ни с кем не разговаривая и даже не смотря по сторонам. Но потом, когда тоска достигла невероятных вершин, что-то изменилось в нем. Отчаяние потребовало выхода. И Антипов не стал сопротивляться этому чувству. Если оно само стремится к облегчению, то пусть, он не будет препятствовать. И, как случалось дома в минуты хандры (не такой выраженной, но ощутимой), Виктор запел. Звуки, сначала тихие, постепенно набирали силу, позволяя его новому голосу раскрыться в полной мере. Еще раньше, когда выяснилось, что в этом мире он на самом деле умеет петь, новоявленный сын лесоруба задумался о своем репертуаре, который мог бы использовать для тренировок. Он даже мысленно перевел начерно несколько песен, пренебрегая рифмами. И сейчас печальные и тягучие звуки понеслись над кортежем. Виктор исполнял на местном языке весьма смелый перевод «Эй, дубинушка, ухнем» – идеального произведения для баса.

Сначала певческие упражнения остались незамеченными окружающими, но после первого куплета сотник Керрет поравнялся с незадачливым узником.

– Что поешь, Ролт? – с интересом спросил он, поглядывая с высоты лошади. – Я такого еще не слышал.

– Это песня лесорубов, господин сотник, – печально ответил Виктор. – В ней поется о том, как тяжело тащить бревна из леса.

– Ну-ну… – Керрет слегка отъехал.

После «Дубинушки» Антипов сделал паузу, необходимую ему для того, чтобы вспомнить примерный перевод другой заунывной песни: «Ой, мороз, мороз, не морозь меня». И не успел он начать, как понял, что это сразу же произвело большее впечатление. К нему приблизились не только сотник, но и значительная часть солдат. Виктор почувствовал, что настал его певческий дебют. Несмотря на плохое настроение, он решил не разочаровывать публику. Тем более что никто ему не задавал вопросов, все только прислушивались.

Затем Антипов опять взял тайм-аут. Он решил выступить с явным шлягером про «дороги, пыль да туман», рассудив, что напоследок хоть получит удовольствие от внимания слушателей. Перевод этой песни был сделан из рук вон плохо, но бывший студент особенно не заморачивался даже с ударениями, рассудив, что непритязательные воины и слуги удовольствуются мелодией и смыслом текста. Заменив «выстрел» на «полет стрелы», Виктор с блеском и грустью спел очередную партию, сожалея о том, что не может брать уроков вокала, а если и может, то уже не успеет.

Когда он умолк, сотник Керрет после небольшого колебания отъехал от телеги, приблизился к барону, который тоже был верхом, и осторожно вполголоса предложил:

– Ваша милость, может быть, поменяем Ролту наказание на что-нибудь другое? Он ведь явно не со зла. Дурачок ведь – что с него взять?

Нельзя сказать, что на барона певческий дар лесоруба не произвел впечатления. Произвел, и немалое. Алькерт ехал с непокрытой головой, и легкий ветерок теребил его волосы. Он был без накидки, и доспехи ярко блестели под полуденным солнцем. Всадник поглядывал на поля, заросшие травой, на темную полосу деревьев на горизонте и слушал необычное пение. Оно тронуло его жестокое сердце, но Алькерт оставался верным себе.

– Нет, Керрет, этого простим, а другие на голову сядут, – ответил он. – Нужно показать пример.

Виктор догадывался, о чем сотник говорит с бароном. До него долетали не только обрывки фраз – он еще видел взгляды, которые бросали на него собеседники. Но, к большому разочарованию, понял, что разговор не принес плодов. Однако когда из кареты раздался голос Маресы: «Папа, нам нужно поговорить!» – Антипов осознал, что его акции резко пошли вверх. И он принялся за вокал с новыми силами и новыми песнями.

Однако барон, выскочивший вскоре из кареты, пребывал в состоянии ярости. Он запретил сыну лесоруба дальнейшие певческие упражнения, и оставшийся путь в замок прошел в тишине и без приключений. Если, конечно, не считать разгневанных взглядов Алькерта, которые он бросал то на карету с дочерью, то на Виктора.

По прибытии домой слух о произошедшем разнесся с быстротой молнии. Поэтому когда Ролта поместили в тюрьму рядом с казармой, предварительно сняв кандалы, к нему чуть ли не выстроилась очередь из визитеров. И десятник Нурия пропускал их без всяких возражений.

Сначала пришел Кушарь. Он помялся в дверях, потом поинтересовался, что же произошло, и, услышав версию Виктора, которая гласила, что почтительный сын понятия не имел о том, что оскорбляет дворянина, а не уличного паяца, решил отправиться к барону с прошением и объяснением ошибки.

Затем примчалась Ханна. Она принесла с собой кувшин молока и мягкий душистый хлеб. Отдав это все Ролту, девушка немного постояла, теребя разноцветные ленты и выслушивая комплименты по поводу своих красоты и доброты, которые не уступают одна другой. Когда после какой-то особенно витиеватой фразы на ее глаза навернулись слезы, Ханна убежала, чтобы не разрыдаться прямо в тюремной камере. Но Виктор недолго был в одиночестве, размышляя о том, что даже в заключении могут найтись приятные стороны. Потому что следом за девушкой пришел сам господин менестрель.

Это был мужчина небольшого роста с тонкими чертами лица, худыми руками и маленькой бородкой. Вопреки обычной серо-коричневой моде он был одет в красную куртку с черным узором на рукавах и воротнике. А в руках держал мандолину, которая даже по внешнему виду отличалась от уже знакомого Виктору инструмента.

– Здравствуй, Ролт, – сказал он, присаживаясь на приделанную к стене скамью рядом с узником. – Я вот узнал, что господин барон решил тебя примерно наказать, и подумал, а не поговорить ли мне с тобой перед этим.

– Здравствуйте, господин менестрель. – Виктор даже привстал, верный своему принципу: «Сохраняй вежливость с теми, кто тебе не враг и не друг».

– Мой слуга многое о тебе рассказывал. А теперь вот еще получил отзывы от воинов, которые ездили с вами в город. И сказал себе – почему бы не взглянуть на дарование.