Гадание при свечах - Анна Берсенева

Но и в том, что показалось Марине «вторым слоем» этого жилья, не чувствовалось порядка. Вся кухня была уставлена множеством разноцветных пластмассовых баночек и коробочек, увешана расписными дощечками и деревянными ложками. Но на всем этом стандартном убранстве тоже лежал отпечаток ненужности, и некоторые баночки были без крышек. Похоже, в последнее время пользовались здесь только закопченной туркой – той самой, что стояла теперь на письменном столе в комнате, – да водочными рюмками, которые Марина мельком заметила, доставая чашки из буфета.

Что за люди бережно собирали на этих полках стихи Серебряного века – Марина сразу заметила за стеклами знакомые корешки? Что за женщина уставила кухню полубезвкусными мелочами? И как получилось, что все это стало никому не нужным?

Вздохнув, Марина присела на диван и задумалась – теперь уже о собственной судьбе.

К сорока годам Алексей Шеметов окончательно убедился: добиться в жизни можно всего, кроме счастья.

Может быть, он понял бы это и раньше, но раньше в его жизни была работа, которой он полностью отдавался, и была Даша. И поэтому Шеметов вообще не думал о счастье: оно просто было, и все. И даже потом, когда работа рухнула, а Даши не стало, он все-таки надеялся, что счастье достижимо – надо только сильно захотеть.

Он хорошо знал, что такое могучая сила желания, какие горы можно своротить с ее помощью – в буквальном смысле слова – и думал, что эта сила поможет ему восстановить вдребезги разлетевшуюся жизнь.

И только уж совсем потом, когда он все-таки склеил свою жизнь по кусочку, когда она приобрела даже не прежний, а прежде совершенно недостижимый вид, – только тогда Шеметов с тоской обнаружил, что счастье так и не поселилось в этой новой, роскошной оболочке.

Но это произошло, когда ему исполнилось сорок и что-либо переигрывать было бы уже затруднительно. Да и надо ли? Может быть, так оно и должно быть в жизни – счастье отпускается человеку только в молодости, а потом он должен просто держаться на плаву, не спрашивая себя зачем?

С Дашей Алексей познакомился, когда ей было семнадцать лет. Он тогда только что вернулся из армии и поступил на геологический факультет МГУ, немного разочаровав родителей, мечтавших, что сын пойдет по отцовским стопам. Вообще-то ему и в армию было идти не обязательно – он наверняка поступил бы в университет сразу после школы, но хотелось попробовать и армию, и он пошел.

Конечно, ему прямая дорога была в этнографы. Алексею и самому стыдно было, что он не хочет продолжить знаменитую династию путешественников и этнографов Шеметовых. Но что он мог поделать: для кипучей его натуры мало было наблюдать и описывать жизнь. Он хотел не просто путешествовать, но преобразовывать мир, и геология казалась ему самым подходящим для этого занятием.

С первых же дней учебы Алексей с интересом присматривался к однокурсникам: а они-то что, есть ли в них та созидательная потребность, которая переполняет его самого?

И в первый же день он увидел Дашу. Увидел – и остолбенел, пораженный тем, как мало он, оказывается, понимает в жизни…

Для того чтобы это почувствовать, действительно достаточно было просто увидеть ее. Даша Чалей убеждала во всем одной своей внешностью, еще не произнеся ни слова.

Даже непонятно было, как она попала на геофак. Трудно было представить себе эту маленькую, нежную девушку с рюкзаком, у костра, в болоте – вообще, в любой обстановке, разрушающей ее хрупкое очарование.

Она была белокурая, голубоглазая, и щеки у нее были золотисто-бело-розовые, как яблоки «белый налив». Волосы Даша укладывала как-то по особенному, немного старомодно, как Любовь Орлова в знаменитых предвоенных фильмах, и закалывала голубыми заколками. Алексей часто садился в аудитории где-нибудь сбоку от нее и незаметно смотрел, как трепещет пушок на ее открытых висках, возле маленьких ушей.

Вскоре Даша заметила его взгляды и сама стала поглядывать на него, и улыбаться, и смущаться, встречая его улыбку. Кажется, он нравился ей, и она этого не скрывала. Но в ней было столько застенчивости, что невозможно было представить более раскованные знаки внимания с ее стороны.

Да Алексей и не ожидал ничего подобного. Успех, которым он всегда пользовался у девушек, не сделал его развязным, и ему неприятна была развязность в других. Даша была как раз такая, какая была ему нужна, это он сразу понял. И пригласил ее в театр однажды октябрьским вечером – потому что куда же лучше всего было пригласить такую девушку?

Сам он не был завзятым театралом: считал, что театр копирует жизнь. А жизнь сама по себе была хороша, лучше любой копии, и с ней можно было сделать еще так много…

Но он с детства привык ходить на лучшие московские премьеры, привык к торжественным сборам в театр, к запаху маминых любимых духов и к тому, что отец откладывал все дела ради театрального вечера. И Алексей дорожил своей привычкой, как вообще дорожил в жизни всем, в чем чувствовалась устойчивость.

В Даше он тоже сразу ощутил именно это – устойчивость и ясность. И, собираясь вечером в театр, вдруг поймал себя на том, что хотел бы, чтобы она собиралась сейчас вместе с ним, чтобы из спальни доносился ее голос и запах ее духов…

Они смотрели «Чайку» во МХАТе. Спектакль Даше понравился, она сразу сказала об этом Алексею, когда они вышли из театра и медленно шли по улице Горького.

– Мне было так интересно! – сказала она. – И так верится всему, правда? Очень хороший спектакль. А у нас в Саратове молодой режиссер из Москвы «Чайку» ставил – и мне совсем не понравилось! Ничего не похоже, все действие какое-то беспорядочное, не поймешь, что за чем. Правда, здесь совсем по-другому, Леша?

Алексей улыбнулся. Ему-то как раз и не нравилось то, что нравилось ей, – вот это самое показное правдоподобие. И он думал, что Чехов писал совсем не о том, о чем с таким пафосом говорили со сцены актеры… Но ему нравилась Даша с ее простотой и естественностью, и робким взглядом голубых глаз.

Они стали встречаться все чаще, вскоре Алексей познакомил Дашу с родителями, и она им тоже сразу понравилась. Он обрадовался, увидев, как встрепенулся отец при виде Даши, как галантно передает он ей за столом сахарницу с золотыми тонкими щипчиками и говорит незамысловатые комплименты, ввергающие ее в краску.

– Прелесть, что за девушка! – сказал Василий Павлович, когда, проводив Дашу, Алексей вернулся домой. – Прямо гимназисточка, смоляночка, я уж и не думал, что такие вообще сохранились. Правда, Лида?

– Ах, как ты увлекся, Васенька! – улыбнулась мать. – Ни одно милое личико ты спокойно пропустить не можешь!

– Они мне доставляют эстетическое наслаждение, – возразил отец, усмехаясь в усы. – Кроме того, я рад за Алешу.

Алексей и сам был рад за себя. Его чувство к Даше было таким светлым и чистым, что он сам себе удивлялся. Ему даже неловко становилось, когда он вспоминал, как в армии охотно уединялся с вольнонаемной связисткой Галей да еще спокойно слушал потом, как парни делились в казарме впечатлениями о Галиных прелестях.