Как убить своего мужа и другие полезные советы по домоводству - Кэти Летт

Следующим методом превращения моих холмиков в горы стали гелевые вставки. Мешочки с силиконом, что вкладывают в бюстгальтер. И все бы ничего, вот только я постоянно о них забывала, и в один прекрасный день Трухарт обязательно наткнулся бы на один такой во время предварительных ласк.

— Черт, а это еще что за хрень? — спросит он, держа двумя пальцами трепещущего слизняка.

— Э-э… ты не поверишь, но это такой новаторский способ разморозки домашней птицы.

Чушь какая-то. И потом, я не собираюсь с ним спать.

— Я знаю, что ты не собираешься с ним спать, солнышко, но мало ли что? А вдруг ты попадешь в больницу или типа того? — убеждала Джаз, подталкивая меня к отделу нижнего белья в «Селфриджз».

Лично я отдаю предпочтение трусам из стопроцентного хлопка, желательно размером с небольшое развивающееся государство. Ну вы знаете, панталоны вроде тех, что можно натянуть на мачту вместо треугольного паруса. Но Джаз силой заставила меня влезть в коротенькую сорочку, разобраться в которой мог разве что дипломированный инженер. В результате десятиминутной борьбы с бесконечными рюшечками и оборочками моя голова торчала оттуда, где должны быть ноги, одна грудь — из дырки для шеи, а лобковую растительность соблазнительно окаймляли кружевные бойницы.

— Чего ты там копаешься? — нетерпеливо постучала Джаз в дверь примерочной.

— Да так, стараюсь схлопотать «неуд» по женственности.

— Перебьешься!

И не успела я опомниться, как уже оказалась в салоне красоты, облепленная воском для эпиляции. Поверьте, боль настолько невыносимая, что можно запросто отдать концы, — ну и какой тогда смысл быть гладкой и безволосой, если ты все равно покойница?

Следующей по списку стояла парикмахерская, после которой на голове у меня вырос такой вавилон, что я едва могла повернуть шеей — столько на меня вылили лака. А под конец меня еще и ощипали.

— На подбородке это не волоски. Это заблудившиеся ресницы.

Хорошо все-таки мужикам. Они не только всю жизнь могут довольствоваться одной парой обуви, у них еще есть выбор — отпускать усы или нет.

Решительно настроенная превратить солому в золото, свое портняжное «румпельштильцхенство»[41]Джаз начала с того, что попыталась втиснуть меня в тугие дизайнерские штанишки, но обнаружила, что для человеческих ног они не годятся.

— Мне нравится вон то платье, — сказала я продавщице в «Джозефе». — А нет ли у вас размера для более широкой кости?

Единственное из всех преребранных мною платьев, которое хоть как-то льстило фигуре, щеголяло этикеткой «Guess».

— Черт, даже не знаю. Это ведь больше моей недельной зарплаты.

В итоге я остановилась на новом гардеробе из «Топ Шопа» и всю ночь не смыкала глаз, выводя «Гуччи» и «Прада» на всех моих дешевых сумочках, блузках и туфлях.

Свято верящая во всемогущество кремов для лица, Джаз заставила меня затариться всевозможными лосьонами-снадобьями, клятвенно обещавшими сдержать натиск времени. Нечего и говорить, что ее не особенно впечатлила моя косметичка, содержавшая крошечный баллончик туши, купленной года четыре назад и высохшей после третьей попытки накрасить ресницы, и халявную помаду такого мерзкого цвета, который поверг бы в ужас даже гробовщика. Но Джазовым косметологам все-таки удалось меня преобразить… Оставалась единственная проблема: отныне я никогда не смогла бы выйти из дома экспромтом, поскольку на сборы мне теперь требовалось часов сорок восемь, не меньше.

Далее пришел черед утягивающих колготок, влезть и вылезти из которых было столь же легко, как, скажем, из мокрого гидрокостюма. О непринужденном стриптизе не могло быть и речи. Для практики я надела их в школу, и все бы ничего, но вечером, когда пришло время выбираться из моего «бедро-корректирующего, экстра-поддерживающего» новоприобретения, я потянула мышцу и оказалась в больнице.

Я сидела в приемном покое, чувствуя, как стремительно покидают меня мысли о неверности. Ведь кажется, что может быть проще, чем завести интрижку? Но в реальности все оказалось чертовски опасным. И не только в физическом плане. Что, если у Трухарта вдруг появятся серьезные намерения? Что, если его навязчивость начнет вызывать отвращение? Конечно, всегда можно выкрикнуть во сне имя мужа. Такого, вероятно, хватит с избытком, чтобы отбить у парня охоту раз и навсегда… Еще можно стать более требовательной в сексе — в извращенном плане. Или сказать, что я под охраной полиции и за мной постоянно следят. Любой рецидивист тут же сорвется с места и помчится так, что только пятки засверкают.

Но что, если Трухарт станет меня преследовать? Тогда можно просто сказать, что мужу выписали судебный запрет на встречи со мной, поскольку он пригрозил убить всякого, кто переспит с его супругой.

Черт. А что, если серьезные намерения появятся у меня? Вообще говоря, не так-то просто выбрать подходящий момент для признания мужу, что ты разводишься с ним ради двадцатидевятилетнего поэта с атлетическим телосложением — ах да, и с тюремным сроком за торговлю коноплей. Нет, на это я пойти не могу.

Желая закрепить свою решимость, я приехала к Джасмин — и застала подругу с телефонной трубкой в руке. Звонила та самая блондинка-академик, эксперт по Сильвии Плат.

— Послушай, — грубо рявкала Джаз, — я знаю, что ты спишь с моим мужем. Просто хочу, чтобы и ты знала, милочка: ты не одна такая.

Нет и еще раз нет. Я не хочу оказаться в такой же двусмысленной ситуации. И все же стоило мне подумать о Трухарте Джонсе, как между ног словно обдавало пламенем. Кто-то должен уступить — возможно, резинка на моих трусиках. Вдруг Трухарт и есть тот единственный, кто сможет снять мой секс-драйв с нейтрали?

Я соглашалась и отменяла свидания пара на пару с Джаз. Соглашалась и отменяла. Но, как выяснилось уже очень скоро, все мои душевные колебания были напрасными.

Вечером в среду, когда я вышла из ворот школы после репетиции хора, мрачнее тучи от перспективы долгого вечера в одиночестве — Джейми был в летнем лагере, Джен ночевала у подруги, а Рори по-прежнему жил в рабочей квартире, — он был тут как тут, рядом со мной, проворный, как вор-домушник.

Вопреки всякому здравому смыслу, я ощутила сладостный трепет предвкушения. И поплыла навстречу ему. Под уютным покровом большой руки Трухарта Джонса меня вели к Риджентс-парку. Мы гуляли по лужайкам, среди цветущих роз, и я чувствовала тепло его кожи. За летним театром он нежно коснулся моей шеи. Голодный спазм буквально прострелил меня насквозь. И я не просто хотела есть — я жаждала плоти и крови. Он провел пальцем вдоль выреза футболки — там, где она обходила ключицы, — и меня словно пронзило током, от шеи до коленей, включая и несколько прочих мест посередке. Возбуждение было таким, что я напрочь забыла о чувстве вины. Возбуждение было таким, что я позабыла крикнуть: «Подать сюда мои сиськи!» Знающий свое дело Трухарт мастерски подлез под застиранный серый лифчик, нащупал сосок и сжал пальцами. Не мягко, как Рори. А жестко.