Жизнь замечательных детей - Люся Лютикова

У меня похолодело внутри.

– А разве дети должны называть его «папой»?

– Ну конечно! А тебя – «мамой». А ты что думала? Уклиента должна возникнуть полная иллюзия того, что он попал в родную семью.Именно за это он деньги платит, между прочим!

Повисла пауза, а потом я сказала:

– Нет, ты знаешь, я передумала, никаких представлений.Если все так серьезно, если надо подговаривать детей…

Невский принялся меня убеждать:

– Да не бойся ты! Дети, чтоб ты знала, с удовольствиемвходят в роль. Да и тебе понравится, я уверен. Знаешь, как это затягивает? Вобщем, мы обо всем договорились. Сегодня в пять часов я заеду к тебе домойвместе с клиентом. Если что-то будет не так, подскажу. В первый деньдопускаются накладки, зато потом все пойдет как по нотам. Какой у тебя адрес?

Я продиктовала. В последний момент я спохватилась:

– А как его зовут?

– Максим. Максим Малахов.

Трубка запищала короткими гудками, а я попыталась прикинуть,какими неприятностями в будущем грозит мне эта история. По самым скромнымподсчетам выходило, что мало не покажется. Определенно, самый разрушительныйвзрыв – это взрыв энтузиазма у дурака.

Самый точный метеоприбор – это полотенце, вывешенное зафорточкой. Если мокрое – дождь, если колышется – ветер, если нет – украли.

Когда я вышла из дома, на улице хлестал ливень. Зонт почтине спасал от потока воды. Несмотря на то что школа находилась в пяти минутахходьбы, я добралась до нее вся мокрая, словно мышь под метлой. Перед кабинетомпсихолога я попыталась привести себя в порядок, вытерла носовым платком лицо ипригладила волосы. Постучав в дверь и не дождавшись ответа, я заглянула вкабинет.

– Можно? Я по поводу Игорька Стецюра из третьего «Б»…

За столом сидела женщина и уныло жевала бутерброд с варенойколбасой.

– Подождите за дверью! – осадила она меня, и яретировалась в коридор.

Через десять минут из-за двери раздался крик:

– Входите!

Я вошла в небольшую комнату. Женщина уже не жевала, акопалась в каких-то бумагах. Она на секунду оторвалась от своего занятия имолча кивнула мне на стул, стоявший около стены. Я села и принялась изучать психолога.

С первого взгляда я определила Марину Остаповну какработающую пенсионерку. На ее лице застыло выражение мелочной подозрительности,а волосы на макушке настолько поредели, что кожа головы, пораженная себореей,была заметна с расстояния нескольких метров.

Я вспомнила, что школьники называют ее Мариной Гестаповной,и подумала, что дети все-таки злы. Конечно, психолог не была дамой, приятной вовсех отношениях. Но ведь она выполняла общественно полезную работу и, судя попроплешине, делала это усердно, а на мизерную зарплату даже не могла позволитьсебе купить парик.

Марина Остаповна убрала бумаги в стол, посмотрела на мой всееще мокрый зонтик и устало поинтересовалась:

– Что, там опять дождь?

– Да, и довольно сильный.

Женщина глубоко вздохнула:

– И когда это кончится? Что же это за город такой,проклятый всеми богами! Летом здесь адское пекло, зато в остальное время годато дождь, то снег, то дождь со снегом. И всегда грязь на тротуарах, как всвинарнике. Ненавижу!

Она с укором взглянула на мои заляпанные сапоги. Я стыдливовтянула ноги под стул и поспешно поддакнула:

– Вы совершено правы, просто невозможно по улицепройти.

Психолог продолжила:

– Говорят, если отъехать от Москвы на сто километров,так там даже небо другое – голубое. И воздух чистый.

Я хотела заметить, что грязи там будет побольше, чем встолице, но на всякий случай решила не спорить с педагогом.

Марина Остаповна закатила к потолку маленькие глазки, и вних впервые промелькнуло что-то человеческое:

– Ох, быстрей бы бросить эту ненавистную работу, уехатьв деревню, выращивать там картошку, лук, помидоры… Ведь с подсобным хозяйствомможно прожить на пенсию, как вы считаете?

Я решила польстить учительнице:

– Ну, вам до пенсии еще далеко, минимум два-три года,правда?

Мечтательное выражение на ее лице мигом сменилось злобным:

– Какие «два-три года»? Мне только сорок пять лет!

Упс! – как выражаются современные подростки.

Теперь Марина Остаповна смотрела на меня с откровеннойненавистью.

– Вы мать? – сурово вопросила она.

– Нет, я крестная мать, и не Игорька, а егобрата… – Запутавшись в объяснениях, я выпалила: – В общем, я пришла вместородителей, in loco parentis.

– Чего? – подозрительно переспросила МаринаОстаповна.

Мне опять стало стыдно, теперь за неуместную ученость. Япостаралась вложить в свой ответ весь запас обаяния:

– Я тетя Игорька, его родители в отъезде, так что явременно их заменяю. Можете быть со мной откровенны, я приму все необходимыемеры.

– Меры… – протянула психолог. – Ещенеизвестно, может быть, это школе придется принять меры. Например, изолироватьребенка от пагубного влияния семьи. Или отдать Игоря в школу для дефективныхдетей…

– Господи, да что случилось-то? – испугалась я.

– Вот, – учительница вытащила на столлисток, – это рисунок Игоря Стецюра на тему «Моя семья». Смотрите сами!

Я взяла рисунок и принялась его изучать. Потом я с сомнениемспросила:

– А вы уверены, что здесь нарисована семья?

– Я, по-вашему, совсем идиотка? – окрысиласьМарина Остаповна.

Я еще раз взглянула на рисунок. Там была изображена рамка,возможно, от фотографии или от картины. Карандашом были тщательно прорисованывсе завитушки, автор не забыл даже про гвоздь на стене. Вот только внутри рамкиабсолютно ничего не было, только белый фон бумаги.

– Может быть, это шутка? – предположила я.

– Такие шутки заканчиваются диагнозом«олигофрения», – прогремела Марина Остаповна, потрясая книгой «Психологияв школе». – Или лишением родительских прав.

– За что?!

Психолог поправила остатки волос на макушке и важнопроизнесла:

– Фактически ребенок отказался нарисовать свою семью.Он ее просто проигнорировал. Это свидетельствует о крайне неблагоприятнойатмосфере в доме. Думаю, Игорь ненавидит своих родителей, а также братьев исестру. Скажите мне откровенно: как часто вы его бьете? И чем конкретно:полотенцем, ремнем, подтяжками, веником, резиновым шлангом, железной палкой?Или просто чем под руку попадется?