Эндерби снаружи - Энтони Берджесс

Эндерби сидел на пустом месте за Роуклиффом. Самолетик был маленький, но аккуратненький, сделан в Америке, хотя в одной инструкции на приборной доске он заметил орфографическую ошибку: «зброс груза». Это его не заставило усомниться в летных качествах самолета, ибо вопрос всегда в том, чтоб каждый человек занимался своим собственным делом. Кажется, Изи Уокер владел делом пилотирования столь же профессионально, как всеми другими, в которых был профессионалом. Разговорчиво кричал сквозь моторы, даже когда разбегался по взлетной дорожке, набирая полетную скорость.

— Взаправду зафинтилился, вот как. Развеселую шарманку тебе целиком отвалил?

— Остается вопрос, — прокричал Эндерби. — С моей стороны, я имею в виду.

— Добро пожаловать в Птичью страну, — кричал Изи Уокер, когда самолет ткнулся носом в марокканский воздух цвета старого золота. Все позднее осеннее небо было в их распоряжении, кроме редких чаек и суетившихся далеко в порту коричневатых перелетных птиц, которые, отдохнув на вершине Гибралтара, пересекут пролив, отправившись зимовать в Африку. Рейсы «Эйр Марокко» гораздо позже. Внизу на обточенном в форме кабошона Средиземном море совсем мало судов, хотя по правому борту поблескивала вроде яхта богатого человека. Солнце еще не зашло. Тоненькая прошлой ночью луна не следила за вознесением Роуклиффа в небеса. Потолстев, она примется тщетно его вытаскивать из глубин, обглоданного рыбами, в истлевшем флаге. В самолетном радио трещал незнакомый английский язык танжерской диспетчерской. Изи Уокер его игнорировал. По корме лежала Сеута.

— Вот, — без усилий кричал он, — чего накарябал Мосол Сагден для своего алкаша-брата, когда тот засиропился. По-моему, вполне и этому подойдет. — И процитировал, заглушая мотор:

— Не совсем подходяще для Роуклиффа, — крикнул Эндерби. И действительно. Настоящее во всех антологиях, но, как бы Эндерби об этом ни кричал, ему никогда не перекричать Мосла Сагдена. Оно настоящее лишь потому, что единственное.

— Не самое лучшее, — крикнул Эндерби, только не был услышан. Недостаточно темно, чересчур много смысла. Бедный Роуклифф. Скорее, предатель Роуклифф, но он расплатился. Твоя просьба исполнена. Какая просьба? Получить камеру, мельчайшую клеточку жизни. Эндерби слабо попробовал процитировать морю, небу и Изи Уокеру последний станс («долго землю чужую он потом своим поливал»), а потом понял, как это, фактически, неуместно. Его пот пропитается вскоре чужой солью. Ничего больше для Роуклиффа. Только останется что-то в костях, в трепещущих лохмотьях флага, на морской глубине меж двумя континентами. В своем роде поэма. Изи Уокер крикнул:

— Тип-топ. Готов высвистывать, браток? — Эндерби кивнул, позабыв, что Изи Уокер смотрит вперед, а зеркала заднего обзора перед ним нет. Тело Роуклиффа подпрыгнуло, навалилось на дверь по правому борту. Эндерби грубо толкнул, оно стало изящно клониться в сторону Изи Уокера. — Постромынивай, браток, постромынивай. — Эндерби с пыхтением потянулся, чтобы повернуть ручку дверцы, довольно тугую. Дверца неожиданно поддалась, распахнулась, на Эндерби набросился невидимый гигантский ревущий воздушный поток, но он глубоко впился ногтями в спинку кресла Роуклиффа. — Елочки-моталочки раскудрявенькие. — Изи Уокер сильно накренил самолет на правый борт. Теперь ледяной ураган дул по диагонали. Эндерби вцепился в тело под саваном флага, выталкивая, однако встречная струя подпирала его.

— Чтоб ты провалился, Роуклифф, — в последний раз пожелал Эндерби.

— В самую распопулечку, — пропел Изи Уокер и пнул мертвеца в голень. Потом еще сильней накренился. Эндерби колотил и толкал. Тело Роуклиффа как бы неохотно отправилось в довольно низменную область неба, безусловно ниже Парнаса. — Присусоливай, браток, — предложил Изи Уокер, имея в виду пространство. Грубый на сапфировом и бирюзовом фоне триколор медленно летел вниз. — Гигнулся. — Море приняло его беззвучно, едва раскрыв рот, словно для сигареты. Здесь покоится тот, чье имя не на воде написано, как говорил он когда-то в счастливые дни.

Трудно было ухватить дверцу, распахнувшуюся до предела, и вернуть на место. Изи Уокер яростно накренился на левый борт, завалился вместе с Эндерби на бок, на манер римлян за ужином, дверца захлопнулась. Потом он выровнял самолет и, описав в воздухе широкий круг, повернул носом к дому. К дому: как еще скажешь? Впереди зеленая Африка, геометрия маленького аэропорта, внезапная страстная любовная тяга к посадочной полосе. Дерзкая мастерская посадка на три точки, после чего самолет потаксил к поджидавшему «фольксвагену» Изи Уокера.

— Кстати, о паспортах, — начал Эндерби, когда они мчались по коричневой земле к городу. — Я бы хотел назад получить, если он еще у вас. Я его слишком быстро отдал.

— Не в мастырку, браток. Ухнул в огромную жадную непотребную глотку, что бы там твой папаша ни делал. А вот этот бери, тебе финтилей. Мертвецы помогают жить из сердца тьмы. До сих пор. Свински стремно.

— Я имею в виду, — сказал Эндерби, — что мне нужно какое-то официальное удостоверение личности. — В самом деле? Если да, то зачем? Его еще могут куда-нибудь увезти, но самостоятельно двигаться он не намерен. В любом случае, разве фамилия что-нибудь значит? Роуклифф с радостью назывался бы как угодно, или вообще никак, если бы смог остаться в живых.

— Я один раз ксиву смастырил, когда один облом вроде как бы отчалил. А он объегорился прям в тот самый момент, когда я ее почти сбагрил. Ну, скажу, пофартило тебе с этим Роуклиффом. Он-то уж не воскреснет, нет, больше никогда. Не то что тот хмырь, Большая Непотребная Мама.

По возвращении в «Акантиладо Верде», другой вербальный монумент Роуклиффа, Изи Уокеру не терпелось взглянуть, какие сомнительные сокровища можно дешево купить и дорого продать. Трое парней в чистом белом сидели за столиком на углу стойки бара, играли в какую-то игру, в которой требовалось сцепить крючком мизинцы. С трудом изобразили на лицах похоронное выражение.

— Все кончено, — объявил Эндерби. — Finito[149]. — Впрочем, должно быть более точное испанское слово. Consommado?[150] Похоже на суп. — Consummatum[151], — сказал он, уходя к корням.

— Елочки-моталочки, — сказал Изи Уокер. Он действовал очень проворно, обнаружив ошеломляющее количество порнографии. Находилась она главным образом в книжных полках из ящиков для боеприпасов, чего Эндерби раньше не заподозрил в связи со строгой чистотой переплетов. — Вот, — сказал Изи Уокер, — прямо настоящая радость ослиная сама по себе, если под нее побольше принять, — показывая Эндерби викторианские гравюры на стали с любовным детальным изображением кровавых ран, узловатых кнутов и крученых плетей. — А вот вместе с этим самым какая хреновина, очень больно, клянусь шекелем и шербетом. А вот, — сказал Изи Уокер, потрясенный при всей своей несокрушимости, — чего бы мне не хотелось, даже если бы это делала моя любимая тетушка Ада, браток. — В его руках дрожал том ин фолио в кожаном переплете, который щурившийся Эндерби сперва принял за иллюстрированную Библию. Но это оказались в высшей степени извращенные иллюстрации, от одной из которых ему стало дурно. — Я имею в виду, — объявил Изи Уокер, — крепко захлопнув том, — это само по себе плохо, нечего делать его еще хуже с помощью грязного секса. — Эндерби впервые услышал, как он говорит на простом языке. — Насмехаться, как тот самый хмырь, про которого я говорил. Если дал дуба, так не возвращайся со своей трубой, и прочее. С нашим-то все в порядке, — наклонил он голову, — потому что он был кем был, и никого не станет смешить. Я про того хмыря говорю. А то прям все равно как Лазарь из-под крышки. Ясно, дело поганое.