📚 Hub Books: Онлайн-чтение книгРоманыСлучайная женщина - Марк Криницкий

Случайная женщина - Марк Криницкий

Шрифт:

-
+

Интервал:

-
+
1 ... 44 45 46 47 48 49 50 51 52 ... 73
Перейти на страницу:

— Судариня, я бы хотел за свой труд полтораста рублей. Мне не надо ни ваших квитанций, ни ваших расписок. Мне достаточно вашего слова, вашего честного слова, — и тогда я вам скажу главную, сенсационную новость.

Превозмогая слабость и дурноту, Варвара Михайловна сказала:

— Я согласна. Только поскорее.

Все сдвинулось с мест и падает, вертясь. Было страшно поднять голову. Точно этот тяжкий ужас, вставший над нею, готовился рухнуть с высоты.

Отворилась дверь, и на пороге показалась маленькая Муся, держа пальчик во рту. Она тоже была страшна и противна. Хотелось, чтобы она исчезла, чтобы ее не было вовсе. Горло сдавила спазма. И она только махнула девочке рукой. Но та не пошевелилась.

— Уйди!

Отняв трубку от уха, стукнула ею нижним концом о мраморный столик. Трубка раскололась. Девочка с криком убежала.

В жаркой испарине приложила разбитую трубку к уху. Старалась уловить слова противного старика.

— Да вы же меня не слушаете, — кричал он. — Потому что я вам говорю, что она здесь. Или вам этого мало? Чего же вам нужно больше? Я сообщу вам ее адрес. Гостиница «Метрополь»… запишите этаж и номер…

— Кто она? Кто здесь?

Все продолжало вертеться и падать. Перед глазами вырастали отвратительные золотистые звезды. Но он не понимал. Он кричал, доводя до обморока:

— Потому что ее постоянный адрес в Петрограде…

Вслушивается и вдруг понимает, что это адрес Раисы.

— Скажите этаж и номер комнаты… Я слышу…

— Третий этаж… номер тридцать пять…

Усиливается запомнить. Он что-то говорит еще. Старается вслушаться, но не может. Третий этаж, номер тридцать пять… Бросает трубку и вдруг слышит собственный хохот.

Робко отворяется дверь. Это смотрит Лина Матвеевна. Что ей нужно? Девушка переводит глаза на телефонную трубку, лежащую на полу. Может быть, она напугала детей? Но все равно. Да, да, решительно все равно. Смотрит в расплывающиеся круги окон.

— Воды.

Усиливается проглотить воздух пересохшим горлом.

— Воды… Это сейчас пройдет.

Беззвучно двигает губами. Хочет улыбнуться… Можно ли быть такой малодушной? Это сейчас пройдет. Необходимо взять себя в руки. Ведь она теперь не имеет права. Это сказал Васючок. Еще он сказал, что это преступление с ее стороны, что она волнуется… Да, он это сказал.

Пьет воду и смачивает лоб.

— Ничего не говорите Василию Николаевичу.

Ложится лицом к стене. Медленно плывет комната, и в глазах струится золотое, красное. Тихие содрогания проходят по телу. О, она не имеет права! Хочется смеяться и рыдать. Собирает чувства и мысли в последнем, героическом порыве. Вот так. Теперь тишина. Выйдите все. В глазах струится золотое, красное…

Умирают последние судороги слез и смеха. Она не имеет права. Так хочет он… потому что он — отец.

И вырастает печаль, огромная, страшная. Старается лежать неподвижно, слегка раскрывши рот, чтобы не разорвалось сердце.»

…Струится золотое, красное…

XI

— Письмо.

Маленький дамский бледно-сиреневый конверт с неизвестным почерком. Разрывает.

«Дорогая Вавочка! Не успев еще как следует устроиться в Петрограде, я уже почувствовала желание написать тебе. Не правда ли, есть много странного в нашем знакомстве? Еще недавно посторонние друг для друга, мы так неожиданно оказались с тобою, как говорится, «на короткой ноге». Я часто думала впоследствии, отчего это произошло. Несомненно, я была тронута твоим участливым отношением к моей судьбе. Но было в этом и что-то другое, что-то гораздо большее. И только уехав от тебя и рассматривая тебя, так сказать, из отдаления, я поняла, что это означает, почему я так привязалась к тебе. Мое положение нелегальной жены научило меня многому. И, прежде всего, я поняла, что ни одна так называемая «законная жена» не в состоянии принять и «простить» девушку или женщину, осмелившуюся вступить в «незаконную связь» с мужчиной. Я встречала прекрасных женщин, с прогрессивными убеждениями, умных и сердечных, которые в этом пункте оказывались не только черствы, но и прямо беспощадны. С тех пор, как обнаружилось, что Александр не обвел меня вокруг налоя, я с ужасом почувствовала себя буквально вышвырнутой изо всех домов, где раньше встречала уважение и дружбу, которые, надеюсь, были приобретены лично мною, моими человеческими качествами, а не чем-нибудь другим. Я спрашивала себя: чем это можно объяснить? И невольно приходила к выводу, что в этих женщинах говорило лишь подлое и низкое чувство собственниц. Как мало надо уважать личность мужчины, чтобы стремиться оградить свои права на него такими элементарно-грубыми, оскорбительно-внешними способами! И я думаю, что не ошибаюсь в такого рода оценке подлинного достоинства той «любви», которую питают все эти матроны к избранникам своего сердца. Впрочем, я утешаюсь, по крайней мере тем, что они сами себя наказывают по заслугам. Я бы, например, почувствовала себя бесконечно несчастной, если бы знала, что должна постоянно стоять на страже верности моего избранника. Воображаю, какая это пошлость и мерзость: знать, что если ты обнимаешь «любимого» человека, то это вовсе не потому, что в его душе горит огонь желания, а потому, что ты приняла все «зависящие от тебя меры». О, я предоставляю всем этим добродетельным Пенелопам вкушать радости проштемпелеванной надлежащим образом любви!

Уехав из Москвы, я почувствовала себя так, как будто вырвалась, наконец, на свежий воздух. И, если кого мне сейчас не хватает в Петрограде, то это только одной тебя, — тебя, честной, никогда не лгущей, с широкою и правдивою душою. Разве я могу когда-нибудь забыть то мгновение, когда ты впервые отворила дверь моего номера, когда я и мой Арсик скрывались, всеми отверженные? Ты пришла, чтобы мне сказать, что тебе чужды инстинкты тупой собственницы, охраняющей святость супружеского очага справками в полицейском участке, как и где и по какому паспорту прописаны те, кому ты даришь свое человеческое расположение, и кого вводишь в свой дом. Я именно так поняла твой тогдашний жест, хотя мы с тобой никогда не говорили на эту тему. Ты заставила меня поверить в жизнь и благородство человека, и притом в такой момент, когда я была близка к самоубийству. Ты мне возвратила утраченную веру в людей. Конечно, может быть, я и пережила бы благополучно крушение моей личной жизни и крушение моей веры в людей, но это было бы куплено страшною ценою. Во мне, я помню, родилась чудовищная жажда мести. Я говорила себе: на бойкот ты должна ответить нападением. Для тебя не должно быть теперь запретных средств. Я говорила себе: если они считают позволительным надругаться над искренностью и свободою чувства, если для них мужчина — только наемник и раб, то я тоже хочу и буду ругаться над тем, что люди когда-то называли любовью и что теперь у этих неприкосновенных очагов, охраняемых полицейскими участками, сделалось не более, как узаконенным развратом. Я брошу вам, сделавшим из домашних очагов притоны тайной проституции, где чувство на цепи у полицейского паспорта, — я брошу вам мой вызов — вызов открытой и честной развратницы, в которой вы сами и ваши добродетельные мужья, охотно бегущие вновь и вновь к своим заржавленным цепям и подло лижущие эти цепи, вытравили веру в любовь. Я буду подкрадываться к вашим очагам, я буду сторожить у их входов, я сделаюсь губительницей вашего спокойствия. О, я сумею отомстить, потому что я прекрасно постигла душу, а вернее — душонку тех, которых вы держите около себя на цепи. Я презираю и тех, и других и на вашу подлость и низость сумею ответить точно такою же низостью и подлостью. По крайней мере, мы будем квиты. Так думала и чувствовала я. — О, я исповедываюсь тебе, как я низко пала! — Так чувствовала я. Но ты, святая, безупречная, перешагнула мой порог. Ты протянула мне руку и сказала: «Ты клевещешь на человечество. Опомнись и образумься. Вот перед тобой стою я, которая прихожу к тебе, чтобы уверить тебя, что возле «законных» очагов есть еще место для искренности, честности и свободы. Войди в мой дом, чтобы ты могла убедиться в этом». И этими немногими словами, которые я прочла в твоем открытом взгляде, ты вернула мне меня самое, мою былую веру в людей, ты вернула мне понятие о благородстве, о человеке, о Боге. Ты сделалась моей религией, опорой моего поведения, тою «нерушимой стеною», на которую в отчаянии и с последней надеждой оперлась моя ослабевшая, пошатнувшаяся нравственная личность… Вот что я думала о тебе эти дни и часы в Петрограде, вызывая твой милый и правдивый облик в душе. Будь же счастлива! Навеки преданная тебе Раиса».

1 ... 44 45 46 47 48 49 50 51 52 ... 73
Перейти на страницу:

Комментарии

Обратите внимание, что комментарий должен быть не короче 20 символов. Покажите уважение к себе и другим пользователям!

Никто еще не прокомментировал. Хотите быть первым, кто выскажется?