В двух шагах от рая - Михаил Евстафьев

За счет солдат, лейтенантов и капитанов армия жила еще, и побеждала иногда. Именно они держали на плечах весь груз армейский.

Не будь этих изношенных от службы армейской, беспокойной и надрывной, и от водки, и от войны капитанов, не будь лейтенантов, и простых парней из российской глубинки,

…неотесанных недоучек, без царя в голове, простых, как

паровозный гудок…

давно бы кончилась Советская Армия…

Шарагин наступил на окурок, отправился укладываться. Уже не видно было не зги.

…все в прошлом… не вовремя вспомнилось…

Он залез в спальный мешок, и скоро заснул, несмотря на солдатские копошения в потемках; шум, ругань и крики, которые словно вдыхали в лагерь жизнь, создавали иллюзию большого города, далекого от войны, и убаюкивали.

Сорокин стоял с сигаретой у штабной машины. Он связался с Кабулом, доложился. Его угостили за ужином армянским коньячком.

Генерал совсем не устал за день, и беспокоился, что долго не сможет заснуть, и потому, видимо, тянул время, и по-отцовски мягко и заботливо расспрашивал бойца, что был приставлен к командно-штабной машине, откуда тот родом, будто это так важно было генералу знать на самом деле, и сколько служить осталось, и часто ли на боевые выезжает, а солдат опускал глаза и делал вид, что тронут вниманием генерала, хотя опыт подсказывал, что генералы часто бывают в таком настроении, возможно от того, что чувствуют свою вину перед солдатом, возможно от того, что хотят показаться лучше, чем они есть на самом деле.

Боец знал, что генералы не помнят солдат в лицо, и ждать от этого заезжего генерала нечего, и не стоит губы раскатывать, если кто-то заговорил с тобой человеческим языком, особенно с генералами, впрочем, как и с любыми офицерами, и отвечать лучше всего просто и ясно, и вообще, лучше с ними со всеми быть начеку, не расслабляться, потому как, практика показывает, что сегодня вечером он, генерал или полковник, разговорчив, а завтра «вздрючит так, что мало не покажется».

В долине стало тесно. Нашпигованная людьми и оружием, она тяжело дышала в преддверии битвы. Не все, быть может, проснулись нынче в настроении воевать. Закрадывались сомнения у некоторых – вывезет, не вывезет судьба, а ничего не поделаешь: принято решение там наверху, отдан приказ, побежал он стремительно по паутине связи, разлетелись, как склевавшие корку хлеба воробьи, команды по бригадам, полкам, ротам, взводам.

И нет обратного хода; кто-то всемогущий замыслил сражение, и люди войны вышли навстречу неизвестности, как выходили тысячи лет назад гладиаторы, чтобы порадовать, повеселить собравшуюся избранную публику.

Отшумела авиация. Облегчились от тяжелой ноши штурмовики, ухнув вниз десятки бомб, ушли на базу, уступили место артиллерии. Заговорили стволы, педантично заработали по квадратам, будто картошку окучивают: рыхлят, рыхлят землю.

Офицерам командно-наблюдательного пункта, среди которых был и генерал Сорокин, в бинокль открывалось зрелище занятное: пике – разрыв, еще заход – еще разрыв; столбы пыли и гари вырываются вверх. И предположить жутко, каково там находиться под обстрелом врагу; сравнимо, наверное, только с адом; дробится, размельчается все живое и неживое, оказавшееся окольцованным на оперативных картах, приговоренным синими карандашами штабных работников.

Тщательно утюжат склоны, и кишлаки, и «зеленку» артиллеристы, чтоб ни клочка не упустить, чтоб наверняка раскрошить, умертвить, чтоб никто не уцелел, чтоб оголилась долина и хребты сплющились, выгладились, выровнялись, чтоб вконец сломленные, впустили без сопротивления иноземную пехоту и покорились новой власти.

«Пока авиация и артиллерия всех их не уничтожит, – врезались в голове Сорокина недавние слова командующего, – войска вперед не пойдут… Мне лишние потери не нужны…»

Все так говорят, пока сверху не начинают нажимать, вздохнул Сорокин. Особенно туго приходится, если кто из московских тузов приезжает. Им всегда скорый результат подавай. Отчитаться перед Москвой спешат. А уж когда сам министр обороны приезжает, потери возрастают в несколько раз. Так было в Панджшере, так было в Кандагаре. В данном случае пока везет, «папа» грамотно руководит, на командующего не давит, согласовали все заранее, и действуют по плану.

К сожалению, думал он, осматривая район боевых действий в бинокль, всех их уничтожить никогда не удается. Душманы – как кроты, зароются в пещерах, в кяризах, и пересидят артподготовку, даже вакуумными бомбами их не выкурить. Потери будут, непременно будут. На войне без потерь не бывает…

Стронулись с позиций войска, двинулись на врага. Как осетры в нересте, расползались по местности вертушки, выбрасывая то тут то там пригоршни людей. Махина армейская заскрипела, закрутилась, ползли в бой, на укрепрайон духов, все новые части.

Так всегда было на войне, испокон веков: кто-то приезжал командовать, кто-то в обозе ждал исход битвы, кто-то наблюдал издалека, кто-то дрался и погибал. В списках воюющих значился старший лейтенант Шарагин – роту должны были под покровом темноты забросить в горы, шли последние приготовления, среди наблюдателей – генерал Сорокин и кучка штабных политработников, которые поголовно скучали, впрочем, умело маскируя безделье собственное, делая вид важный, серьезный, нужный.

Особенно это здорово получалось у толстенького подполковника с густыми бровями. Он листал тетрадку, записывал что-то, и временами, пытаясь произвести впечатление на генерала Сорокина, обращался к сослуживцам, зачитывая выдержки из какой-то книжонки о быте и нравах пуштунских племен, против которых и выдумали всю эту боевую операцию.

– Шухер! – прибежал запыхавшийся поджарый подполковник, и тут же смутился: – Извиняюсь, товарищ генерал, к нам сюда член Военного совета с телевидением направляется…

Многие генералы любят, когда в их присутствии, еще стоит только обозначится на горизонте, подчиненные начинают суетиться, отдавать громкие приказы, иначе не улавливают они должного почтения к званию и положению. Член Военного совета относился именно к этой категории генералов, Сорокина же, казалось, подобная суета не сильно трогала.

Пока телевизионщики записывали интервью с ЧВСом, Сорокин обратил внимание на то, как тяжело дышит журналист. На экране, в телевизионных репортажах программы «Время», это всегда выглядело крайне убедительно, напряжение вносило, будто корреспондент только что вместе с разведротой в гору поднимался, из боя вышел вместе с доблестными военнослужащими ограниченного контингента.

А ведь мне тоже хочется быть в кадре, мелькнула у Сорокина мысль. Другие офицеры наверняка попали в объектив – суетятся на заднем плане, карты разворачивают, карандашами по ним водят, биноклем шарят по местности. На всю страну покажут.

– Закончили? – ЧВС пробежался пальцами по волосам. Прическу во время интервью ветер не растрепал. – Нормально получилось?