Сценарий собственных ошибок - Олег Рой

«Судьба… Алгебраическая формула судьбы… Ну нет, теперь я точно знаю, что убило Андрюху – не судьба, а совесть. Судьба – это что-то величественное, необоримое, непреложное. А совесть наша – она маленькая, некрасивая, бедно одетая… может быть, хромая… Совсем слабая. Тем вернее она нас убивает. Убивает не тем, что выбора в прошлом у нас не было, а наоборот, тем, что выбор – был…»

Перед глазами пронеслись иные кадры. Друзья отказываются от Москвы ради Саши, прыгают с поезда, подхватывают пострадавшего на руки, точно солдаты – раненого на поле боя.

– Оставьте меня, ребята, – стонет Сашка.

– Молчи, тебе нельзя говорить! Сейчас вызовем врача…

Все исчезает в потоке света…

* * *

«Все кончено, – повторял Миша в такт своим шагам, бесцельно бродя по квартире, – все кончено, все кончено…»

В этом унылом припеве не присутствовало, разумеется, ни намека на спокойствие. Но тот, кто наблюдал бы Мишу полтора часа назад, когда он убегал из отделения неврологии, точно за ним гналась стая голодных волков, мог бы сказать, что он успокоился… Относительно. По крайней мере, теперь не бегает, а размеренно расхаживает. Правда, время от времени натыкаясь на стены, с остекленелым остановившимся взглядом. Может быть, у него стало плохо со зрением?

На самом деле Миша предполагал, что у него стало плохо со всеми органами чувств. Чем иначе объяснить то, что они стали предлагать ему неверную информацию об окружающей действительности? Сначала это невероятное – неправдоподобное! – происшествие в больничной палате. Потом – этот запах, который он впервые ощутил, когда человек под окровавленной простыней зашевелился, и продолжал чувствовать до сих пор. Запах был тяжелый, до отвращения сытный, точно вонь щей с капустой, простоявших в теплом месте денька два. Прокисшие щи вползали в Мишины внутренности, стискивали его горло, выливались у него из носа и глаз. Наступали моменты, когда Миша начинал подозревать: не в нем ли заключается причина этого запаха? Может быть, он в заботе о собственном здоровье давно сгнил изнутри?

На консультацию к профессору Зеленину Миша так и не попал. Вместо этого прямо из больницы он заехал в магазин «Старая медицинская книга» в Камергерском переулке и набрал там кучу пособий по неврологии. То, что он успел прочесть по дороге домой, привело его в такое отчаяние, что он предпочел выбросить всю эту кучу в оказавшийся по пути мусорный ящик. Зрительные и слуховые галлюцинации… плюс еще и обонятельные… Признаки поражения головного мозга, короче. Зловредный вирус пробрался в святая святых. Он пересек гематоэнцефалический барьер – словосочетание из учебника, впечатавшееся Мише в память, – проник в охраняемую крепость и теперь там куролесит, внушая то, чего на самом деле нет… Чего не может быть.

«Это мое чувство вины, – говорил себе Миша. – Я думал о Сашке, которого мои друзья тогда оставили, поэтому мне померещились слова «перелом позвоночника». А может, и само имя «Саша». На самом деле ничего такого не было…»

Все-таки хорошо, что он не пошел к профессору. Вдруг, обследовав его, профессор надменно изрек бы, что в такой стадии процесс уже неизлечим? «Галлюцинации… да-а, батенька, вы влипли! Мы постараемся облегчить ваши мучения, но не ждите от нас чудес…»

Миша всхлипнул – сухо, без слез. Слезы высыхали у него внутри, словно капли дождя, попавшие на раскаленный противень. Даже если удастся с помощью сильных лекарств остановить процесс, предотвратить параличи – что ему делать со своим взбунтовавшимся разумом? Куда годится журналист, которому видится и слышится то, чего нет? Ну, был бы он поэтом на худой конец, писал бы фантастическую прозу – пожалуй, сумел бы превратить свой недостаток в источник дохода. Может, не поздно еще переквалифицироваться? Но нет, на это Миша неспособен! Журналистика высушила творческую струю, которая бурлила в нем лет до двадцати – двадцати пяти. Позднее он «выработал свой стиль», а проще – приспособился. И вот теперь способен работать лишь в одном русле…

А без журналистики он – ничто. Больше он ничем не сможет заработать себе на жизнь – на лекарства, на сиделок… Сбережения у него есть, и немалые, но ведь болезнь – как черная дыра, поглощающая все, что попадает в ее орбиту. Закончится все такой же вот палатой в больнице, равнодушием санитарок и медсестер, которые, не имея материальной заинтересованности в продлении его существования, будут ждать, чтобы обреченный поскорее отмучился.

«Но почему я? – возобновил работу истерический внутренний голос. – Почему это случилось именно со мной?»

«А ведь, наверное, Саша тоже спрашивал кого-то великого и невидимого, почему это случилось именно с ним», – отозвался другой голос, властный и мужественный.

Миша тряхнул головой, но стряхнуть красочные образы оказалось невозможно. Они, столько лет сдерживаемые, налетели на него, как голодные оводы, кусая беззащитную память. Саша уговаривает его и Володю уехать – ведь у них есть билеты, а он с Игоряхой и Андрюхой выкрутятся… А дальше нахлынули воспоминания о том, чего он не видел собственными глазами, но что подспудно тревожило его столько лет – столько долгих лет, как если бы он видел это, как если бы он был тогда на месте происшествия. С его журналистским воображением это нетрудно… Саша лежит рядом с железнодорожными путями, пересиливая боль, пытается улыбнуться, однако его лицо слишком бледно, чтобы улыбка выглядела естественной. Он успокаивает их, велит им уехать. И они уезжают – в Москву, в славу, в благополучие… А он остается – крохотная изломанная фигурка вблизи железнодорожных путей. Поезд несется, радостно постукивая колесами, и скоро различить эту фигурку становится невозможно. Да им и не хочется! Они сохраняют на лицах ритуальную грусть прощания, но внутри полны предчувствия новых встреч, новых приключений, новых друзей. А Саша… ну, что Саша! Выкарабкается! Мы же оставили его живым…

«Бывает жизнь, которая кажется хуже смерти. Когда вчера еще полный сил молодой мужчина становится калекой, ему вполне может захотеться покончить с собой. Теперь ты понимаешь Сашу, правда ведь?»

Внезапно Миша испытал отвращение к этому сеансу самоанализа. Да что он в конце-то концов раскис? Сколько можно загонять себя в угол? Галлюцинации, поражение мозга, гематоэнцефалический барьер… А может, все элементарно просто, и случай в палате неврологического отделения был на самом деле? Да, и «Саша», и «перелом позвоночника» – все это имело место. Редчайшее совпадение. Или в больном проснулись телепатические способности, и он каким-то сверхъестественным образом проник в Мишины мысли. Почему нет? Много в этом мире загадочного и необъясненного. Почему из-за какого-то дурацкого совпадения он должен поставить на себе крест?

А запах? Наверное, это самовнушение. Надышался в больнице всякой дрянью… Чтобы избавиться от него, Миша распахнул балконную дверь. В лицо ударил ветер со снежинками. Стало и вправду легче. Чтобы окончательно победить эту мерзость, Миша вышел на балкон. Кафельный пол обледенел, и, поскользнувшись, Миша уцепился за железные прутья. Мельком глянул вниз, откуда поднимались тоненькие голые ветви деревьев, и голова закружилась от высоты. Обычно Миша не отдавал себе отчета в том, что живет на пятнадцатом этаже. Его это совсем не пугало: скорее, пожалуй, радовался, что удаленность от скапливающегося внизу смога позволяет ему не портить легкие. Теперь он вдруг с невероятной отчетливостью понял, какой объем воздушного пространства отделяет его от заснеженного асфальта.