Метро 2035. Преданный пес - Дмитрий Манасыпов

– Нужно. – Хаунд отступил, нагнулся, спускаясь в убежище. – Так…

Хороший схрон кто-то устроил, ничего не скажешь. На дальних полках открыто стояли канистры, блестели банки-коптилки. Амбразуры убежища, выходящие наружу, почти полностью заросли. Лишь в одной, через щель, можно было разглядеть хренов перекресток с зеленоватым даже ночью туманом. Крылатая паскуда, чуть не угандошившая Хаунда с попутчиком, нарезала круги неподалеку.

– Дырку заткни, чтобы не отсвечивать, – кивнул Пес и занялся освещением, – сейчас осмотр проводить станем.

Горючка в канистрах не выдохлась. Лампы зажглись, подарили свет и надежду. Быть сожранным тупыми грибами, впивающимися внутрь требухи и жрущим изнутри, Хаунду не хотелось.

Им повезло. То ли споры еще не созрели, то ли грибница все же померла, проживая на единственном попавшемся человеке и высосав его полностью. Одеваясь в проверенную до мелкого шва куртку, Хаунд покосился на сапог мумии, видневшийся на лестнице.

– Жечь? – снова поинтересовался Ерш.

– На хрена? Они же сами к тебе не переползут, а вонять будет, как будто мы тут свинью опаливаем.

Парняга согласился.

– Так. – Хаунд решил не ковыряться в пожитках помершего неудачливого туриста. – Что тут есть хорошего?

Ерш, уже хозяйничающий на полках, показал старые газеты, упакованные в пленку. Неплохо, не с лопухами же в кусты ходить?

– Консервы.

– Вздулись?

Ерш мотнул головой, мол, все нормально.

– Не надо их жрать. Ну если не хочешь помереть, конечно, – Хаунд ходил внутри небольшого помещения, рассматривая пол, – ботулизм, Ершистый, дрянь вроде говенная. Будешь блевать и сморкаться кровью с собственной требухой, покроешься чирьями и помрешь от кровавого поноса и остановки сердца.

– Да ну тебя, – обиделся Ерш, – чего ты меня за идиота держишь?

– А чо ты так обрадовался этим банкам? У нас с тобой есть сухари с салом, какого рожна тебе еще надо? Говна на лопате изволите?

Ерш не ответил. Хаунд нагнулся и с удивлением посмотрел на находку.

Записная книжка. Старая, с обложкой под кожу, не особо толстая, но плотная. И почти не заплесневевшая, только чуть пыльная, пожалуй.

«Это моя собственность, дерьма кусок. Попалась – найди меня и отдай. Морхольд».

Хаунд кхекнул. Неизвестный хрен с горы, да еще с таким понторезным погонялом, вызывал желание накидать ему по щам. Верни, ишь чего.

– Ты чего там? – поинтересовался Ерш, уже готовый жевать.

– Да… – Хаунд полистал страницы, заполненный крайне плохим, если не сказать хуже, подчерком. – Тут целый девичий дневник, как посмотрю. Излияния потертой души, вспоминающей былое и думы, само собой. Пойдет, удобно с собой носить.

– Ни хрена не понял.

– Говорю, Ерш, кто-то тут мысли свои записывал, изливал на бумагу накопившееся в прошлом. Недовольство, неустроенность, дедовское ворчание какое-то. И погонялу себя хрен явно выбрал из-за самовлюбленности.

– А какую? – Ерш пластал сало и вопрос, видно, задал из вежливости, успев потерять всякий интерес к находке.

– Морхольд, блядь. – Хаунд сел и достал одну из пяти оставшихся в портсигаре Морозова самокруток. – Он бы еще этим… Гавейном бы назвался.

– Морхольд?!

Пес повернулся к новому напарнику, порой удивлявшему. Сейчас, натюрлих, по голосу было слышно, что неведомый выпендрежник Ершу знаком.

– Знаешь?

Ерш кивнул.

– Я с ним работал даже. Два раза, да. Года три назад где-то. У нас там, гоняли в Димитровград. С ним, слышь, еще чечен был.

– Кто?

– Ну, чеченец, Басмач. Они там на ноги подняли братву местную нехило, а в первый раз он вообще шороху у сектантов навел. – Ерш хекнул, расплывшись в улыбке. – Упырю одному, слышишь, в сраку воткнул биту, бейсбольную. Во как!

– Эвон чего, – Хаунд посмотрел на блокнот чуть иначе, – дивные дела Господни, не иначе, промысел Божий привел нас сюда. А там не он валяется, весь съеденный грибами?

Ерш взял лампу, сходил и посмотрел. Издалека.

– Не. Точно не он. Я б узнал.

– Да? Ну ладно.

– Что написано то? Он вроде в основном стебаться любил, а не ворчать. Все подкалывал нас с Басмачом всю дорогу туда и обратно. Ну, вернее, обратно-то нам пиздеть и не довелось, слышь. Мы оттуда ноги едва унесли.

Хаунд задымил, подсветил себе страничку.

– Да он же этот был, как его… офисный…

– Планктон?

– Ты откуда, юноша, знаешь такие мудреные слова, позволь поинтересоваться?

Ерш усмехнулся и кивнул на записную книжку.

– Ясно. – Хаунд пробежался еще. – Я-то имел в виду боевых офисных бурундуков. Мне про них Лукьян рассказывал, хозяин одного кабака. Говорил, мол, до Войны на них он больше всего бабла делал, когда те приходили телок гулять, друг перед другом членами мерялись и шлялись на бизнес-ланчи.

– Чей-то это, бизнес-ланч? – Ерш раскладывал стеганый матрасик, прошаренный в Кротовке.

– Ты чего спать заваливаешься, водоплавающее? Тебе первому сторожить, потом меня разбудишь и уйдем, как туман начнет уходить.

– Думаешь, уйдет?

В голосе Ерша слышалась горечь. Йа, Хаунд сам не горел воевать с Котом при имеющемся раскладе. Но, мало ли, вдруг их там проредила местная фауна?

– Щас я тебе сказку на ночь прочитаю. – Он открыл страницу, хмыкнул и… – А, точно. Бизнес-ланч. Это такой хитрый обед, Ерш. Когда состоит типа из трех блюд, салатец, суп там, второе и компот. И вроде как в хорошей жральне да вроде не особо дорого.

– А в чем тогда хитрость?

Хаунд осклабился.

– В человеческих понтах и дурости. Салат еще куда не шло, если из овощей. Но если с этой херовиной… майонезом… ну, это типа если жир с травками растопить и с мясом, то вчерашний и не съеденный, из заготовок. Суп, чаще всего, растворенный бульонный кубик и половинка яйца. Остается второе. А бабло брали как за нормальный двойной жареный крыс.

– Нелюди.

– Хуже.

Эт точно…

Хаунд затянулся и открыл наугад. Хмыкнул, начал читать.

В 97-м женщины страны разом, без оглядки на немодное прошлое, надели джинсы-клеш с заниженной талией. При этом Москва и Питер, само собой, вовсю носили богохульные стринги и танга, а провинция держалась, покупая лишь православные почти шорты.

Студенты 97-го добирались в Самару электричками, а чемпионом среди них была студенческая «абдулинская». Она перла со стороны Башкирии стальной двенадцативагонной гусеницей, раздутой от юных наглых организмов, жаждущих знаний и опыта. Понятно, что на самом деле все студенты жаждут другого, и электричка доказывала это всем своим существованием.