Королева нефритов - Икста Майя Мюррей

— Нет, — сказала Иоланда. — Ты сумасшедший. Мясник!

— Может быть. А знаешь почему?

— Заткнись!

— Из-за твоего отца. Потому, что я позволил де ла Росе пройти мимо меня и взорвать этот дом. Вот что означает для меня твое имя. — Эстрада указал на обезобразивший его лицо шрам, и щеки его повлажнели. — А теперь посмотри на себя. С тех самых пор, как я услышал о тебе, все время хотел тебя убить. Но ты такая… красивая.

Он отвернулся от нас и посмотрел на Морено, который в этот момент слегка пошевелился.

— Пошли. — Эрик потянул нас обеих за руки. — Господи, надо отсюда убираться.

— Это точно, — сказал Эстрада. — Я и сам не знаю, что сделаю, если вы останетесь здесь, когда я закончу.

Морено попытался приподнять руку, но тут же снова ее уронил. Лицо его было в крови, он тяжело дышал. Полковник попытался что-то сказать, но не смог выговорить ни слова и лишь вздохнул — тяжело, словно во сне.

Схватив мамину сумку, я принялась сталкивать Иоланду в озеро. Вид у нее был ошарашенный, она яростно терла губы.

А потом мы припустились бежать, стараясь побыстрее оказаться как можно дальше от этого места.

Целый час мы с Эриком и Иоландой пробирались по лесу, пока наконец не оказались на шоссе — так далеко от стоянки армейских грузовиков, что полностью потеряли машины из виду. Теперь мы смело могли считать, что оказались вне досягаемости безумца.

На дороге мы были одни, лишь в кустах прыгали невидимые обезьяны. Лунный свет окрасил все в серебристый оттенок. Вокруг нас возвышалась черная громада влажного леса.

Тяжелая мамина сумка висела у меня на плече.

По этой дороге мы шли много часов. Иногда наши зубы начинали стучать, а слова застревали в глотке, но по большей части каждый держал свои мысли при себе.

Около полуночи мы достигли участка дороги, где «Карретера аль Атлантико» делится надвое и проходит по песчаным отмелям. Под ногами хрустел песок, волосы шевелил ветер. Завидев первые уличные фонари, мы несколько приободрились. Подойдя ближе, увидели деревню, стоявшую на небольшом холмистом островке прямо посереди озера Петен-Ица.

— Это Флорес, — сказала Иоланда.

Я кивнула.

— Слава Богу.

— Он также известен как Тайасаль, — добавил Эрик. — Это название он получил в пятнадцатом веке.

Мы с Иоландой молча переглянулись.

— Вот как, Тайасаль? — сказала Иоланда.

— Да.

Она приподняла брови и спросила у Эрика:

— Кажется, я припоминаю это название, а что, собственно, оно означает?

— Так это место называли индейцы Петена. Именно здесь Кортес оставил белого коня, которому они поклонялись следующие сто с лишним лет. Ну, собственно, не лошади как таковой — после ее смерти поставили каменный идол. А потом, примерно в 1618 году, прибыли миссионеры — белые люди, которых здесь не видели со времен старика Кортеса. Правда, эти белые люди были не слишком милы. Очевидно, они не очень боялись того, что индейцы могут порезать их на куски — как они это сразу же сделали со священной лошадью. Со своей стороны индейцы повели себя чересчур благородно и не стали выражать свое несогласие с миссионерами, выпотрошив их или отрубив им головы… и напрасно, поскольку краснокожих быстренько успокоили и обратили в рабство… Вам не кажется, что я рассуждаю как ненормальный педант — просто для того, чтобы сохранить рассудок и спокойствие?

— Пожалуй.

— Все равно не останавливайтесь, — попросила я. Мы продолжали брести к озаренным синевато-золотым светом домам и извилистым мощеным улочкам, которые из-за уклона местности оставались сухими. — Расскажите нам о белом коне.

— Кортес оставил его здесь потому, что он захромал, а когда он умер, ица собрали его кости и похоронили на святой земле, а на этом месте поставили надгробный камень…

— Над которым потом испанцы построили храм, да и сам этот город, — договорила Иоланда.

— Да, но перед этим францисканцы уничтожили идол. Сначала казалось, будто индейцы не особенно огорчились, — продолжал Эрик, — пока в один весьма неприятный день 1623 года ица с некоторым опозданием не восстали против священников и всех их поубивали. После индейцам пришлось бежать на окружающие озеро холмы… Больше они сюда не вернулись.

— И вот мы здесь. — Я поддернула на плече мамину сумку.

— Да, — вздохнул Эрик. — Мы здесь.

Мы стояли на окраине деревни Флорес и смотрели на сияющие в темно-синем воздухе золотистые лампы, а в водах озера отражались мерцающие звезды.

И хотя на сердце у меня было тяжело, эта картина тронула меня до глубины души. Несмотря на все то, что с нами произошло, и все то, что я прочитала в дневнике, мир по-прежнему был прекрасен.

— Поскорее бы добраться до постели, — вздохнула Иоланда.

В сумраке ночи мы едва различали уличные указатели и номера домов. Медленно и неуверенно мы пробирались по мощеным улочкам и в конце концов все же наткнулись на гостиницу, в которой Эрик заказал номера. «Петен-Ица» оказалась небольшим ветхим строением, ее стены со всех сторон были увешаны горшками с плющом и гардениями; в холле стояла простая мебель и старомодная стереосистема. Всю середину кухни занимал большой обеденный стол, еда готовилась в старой дровяной печке размером с кушетку. Хозяин гостиницы, смуглый долговязый мужчина, его миниатюрная жена и четыре их дочки-подростки в ночных рубашках — все встали с постелей, чтобы встретить нас в холле. Стараясь не разбудить спящих постояльцев, они говорили шепотом. Мы с Эриком и Иоландой — грязные, уставшие, все еще не пришедшие в себя после стычки с военными — набросились на хозяев, требуя еды. Однако владелец гостиницы только покачал головой:

— У нас ничего не готово. Запасы скудные. Из-за урагана сейчас немногие приезжают во Флорес.

— Большой ущерб он причинил? — спросил Эрик. — Я смотрю, улицы у вас не затоплены.

— Не так, как в других местах, — кивнул хозяин. — Погиб всего один человек.

— Всего один?

— Нам повезло, — сказала его жена. — На востоке люди голодают, так что продукты в основном направляют туда, а не к нам.

— У нас даже нет шоколада, — сказала одна из дочерей.

— И пепси тоже нет.

— И оранж-соды.

Глядя на грустных девочек и их измученных родителей, мы почувствовали, что вот-вот поддадимся панике, тем мыслям, которые мы до сих пор гнали прочь с помощью ризотто, арманьяка и разговоров о священных лошадях. Даже у Иоланды был такой вид, будто она вот-вот рухнет прямо на дубовый пол и зарыдает. В огромных глазах девочек стояли слезы, а их родители, глядя на своих дочерей, крепко сжали губы, словно изо всех сил старались сохранить самообладание.