Книга Бекерсона - Герхард Келлинг

Затем ему пришла на ум еще одна мысль: набросив на плечи пальто и на голову шляпу, он устремился к Альстеру. Всю дорогу он суетился, нервничал и был вынужден вновь и вновь замедлять шаг, преодолевая остановки: «Перспектива», «Бельведер», «Мельничное поле», «Плотина». Подробно изучил там на мосту расписание движения паромных судов. С открытием навигации в апреле и до ее закрытия в октябре маршрутные суденышки ходили зигзагами по Альстеру в обе стороны от «Девичьих мостков», «Атлантической станции» и «Станции социального обеспечения» вплоть до «Шваненвика» и «Старой вороньей улицы», после чего обратно до «Паромного управления» в Уленхорсте и «Плотины» — здесь и было назначено место встречи! После этого предполагалось возвращение к «Мельничному полю» по тому же маршруту под двойным мостом в направлении Винтерхудского паромного управления и затем обратно по тому же маршруту под мостом, через «Мельничное поле», «Плотину», «Паромное управление» в Улендорфе… Он фиксировал направления, а также часы и минуты, и в итоге высчитал, что завтра утром незадолго до указанного времени встречи, а именно в девять часов пятьдесят четыре минуты, от «Паромного управления» в Уленхорсте как раз отправится судно, чтобы, согласно расписанию, три минуты спустя, то есть в девять часов пятьдесят семь минут, причалить у «Плотины». Кроме того, у него в голове родилась идея: рано утром он прибудет туда теплоходом, чтобы с этой стороны, а именно со стороны паромного управления в Уленхорсте, подсесть в судно, следующее своим курсом вверх по Альстеру, и таким образом, явившись с верховой стороны реки, за три минуты до десяти утра, застать его врасплох, пока тот ожидает его появления со стороны суши! По случайности именно в этот момент подошедшее судно «Гольдбек» слегка уткнулось в причал. К его изумлению, два тяжелых магнита глухим щелчком подтянули борт к железной полоске на причальной стенке. Затем он, Левинсон, лишенный выбора избежать этой операции, вскочил на борт, после чего судно снова освободилось от железных объятий магнитов и железной полоски причальной стенки. Оказавшись на борту, он оплатил билет для пересечения Альстера и, пока судно отчаливало от берега, прошел на корму, в открытую часть помещения для пассажиров, где уже расположились несколько человек, чтобы внимательно понаблюдать отсюда, как на генеральной репетиции, за тем, как судно следует своим курсом. Он слышал рев дизеля, видел, как за кормой пенится вода. Он как-то незаметно вдыхал разносившийся над Альстером по-весеннему теплый ветер. Вдруг до его сознания дошло, какое сейчас время года и какой скачок уже совершила природа за короткий период его отсутствия.

Паром «Гольдбек» тяжело и мучительно развернулся, несколько раз подался взад и вперед, прежде чем вернуться в речной фарватер, по которому двигался в направлении причала. Затем судно, устремившись на простор Альстера, пересекло реку по широкой дуге, при этом миновав и то место, где несколько недель назад он еще ходил по льду и откуда теперь снова можно было наблюдать лебедей, только что вернувшихся из мест зимовки. Вероятно, Бекерсон видел его утром. Вероятно, ему давно было известно, что он вернулся. Если бы он сомневался, ни за что не стал бы звонить.

Впрочем, почему он решился позвонить? Чего добивался? В любом случае поручение, если о таковом вообще можно говорить, было исполнено и осуществлено. Человек, считай, уже мертвехонький. Нет, ему прекрасно было известно, он ни на грамм не сомневался, что последнее слово еще прозвучит. После возвращения он ощущал прямо-таки физическую угрозу, которую сам себе не мог объяснить. Какая-то тягостная обстановка, туманная ситуация. Он чувствовал изливающийся из него самого призыв быть готовым, только вот он не знал — к чему.

У пристани тот же самый маневр по причаливанию: магниты-прихваты вцепились в судно и удерживали его, пока подсаживались новые пассажиры. Согласно тайной закономерности, всегда набиралось некоторое количество заинтересованных лиц, которым приспичило ехать. Сейчас он сам был на корме «Гольдбека» как в трансе. Казалось, собственная жизнь перестала подчиняться его воле — только вот с каких это пор? Он словно поменялся с кем-то жизнью, как театр марионеток подчиняется чужой воле — в общем-то малоприятное состояние, вырвавшее его из мира людей и отрезавшее от всего на свете. Поэтому бегство в Нормандию (как попытка сохранения самобытности!) явилось единственной неудачей, за которую ему теперь пришлось так сурово рассчитываться. Фактически же он уже давно не был способен на собственный порыв, а менее всего — на собственные мысли! Он был уверен лишь в том, что без колебания подчинится всем их повелениям с минимальным самоконтролем и с едва ли большим чем пассивным участием и внимательным присутствием, чтобы не утратить целиком причастность, чтобы сохранить контакт и вместе с тем подтвердить разделяющую дистанцию… Он не знал, понятно ли он еще выражался, при всем том он присматривался к самому себе как бы издалека, из неуловимой дали. Фактически же вместо него вышагивал кто-то другой, проговаривал его текст, выражал его мысли… Это явилось наиболее сложным этапом всей поездки, и лишь тогда он пришел в себя, после того как пролез через это игольное ушко.

Он давно понял, насколько равнодушна противная сторона к его мыслям, взглядам и размышлениям до тех пор, пока он функционировал. Он ощущал их холодность, отсутствие сымитированного участия, как он тогда осознал, циничной безучастности противной стороны, словно последней просто не существовало, словно речь шла о пустой материи, в то время как их недавний звонок показался ему ошибкой и проявлением слабости, отказом от прежних взглядов на вещи, отходом от умолчания! В результате он задался вопросом: для чего им это понадобилось, почему они проявили эту агрессивность? Он действительно впервые получил представление о том, что и они уязвимы, что их действия также предопределены желаниями, преимуществами и разными обстоятельствами, что и они могли пойти по ложному пути, подвергнуться риску, оказаться на самом краю пропасти. И что он мог в принципе приблизиться к ним, что это представлялось ему не столь уж невозможным. И еще кое-что он осознал интуитивно, по сути, еще до поездки в Нормандию. Теперь у него появилось два измерения — «до» и «после»: он имел дело с противником, с человеком по имени Бекерсон. Все теперь вылилось в поединок, соперничество и состязание. Это значило, что отныне они зависели друг от друга, что каждый мог быть хорошим или плохим только в сравнении друг с другом, что они оказались привязаны друг к другу как изначально достойные противники, что впервые как раз и проявилось в этом телефонном разговоре. Наконец данный фантом стал обретать материальную оболочку. Ошибка, ошибка — ликование било в нем ключом. Для него, Левинсона, самым большим облегчением было наглядное и конкретное ощущение прежде непонятного и немыслимого — эта противная сторона, нечто, прежде зияющее пустотой, стало наконец тоже допускать ошибки и давать слабину. Вскоре все должно было разрешиться, еще потому его так влекло туда, к плотине, к паромной станции: ему не терпелось увидеть наконец-то своего противника.

Телефонный звонок породил в нем приподнятое настроение и уверенность в себе — в ту ночь он спал не более двух часов… Значит, он наконец-то встретится с ним, с телесным Бекерсоном, с этим душевнобольным, который, впрочем, трезво и целеустремленно просчитывал свои шаги, узнает наконец больше о своем противнике. Он готовился к тому, чтобы вести с ним уже качественно иную борьбу. Он встал очень рано утром, обстоятельно помылся под душем, побрился, даже освежился одеколоном, настроился на некую волну противостояния, тщательно отобрал предметы своей одежды, поскольку сегодня многое решалось, все представлялось ему крайне серьезным!.. Это был не какой-то заурядный повод, ему так хотелось ощутить свою силу, чтобы на порядок углубить чувство собственного достоинства. Он приготовил себе легкий, но утонченный завтрак, после чего пошел пешком по набережной Альстера в направлении плотины в Уленхорсте, которую обстоятельно осмотрел накануне. Солнце стояло высоко в зените, вокруг не было ни души. Удобно устроившись на скамейке, он вытянул перед собой ноги. Засунув руки в карманы пальто, он стал ожидать появления паромных судов «Сузебек», «Айлбек», «Гольдбек», «Зильбек», «Роденбек» или «Сазельбек». Он еще раз пробежал глазами расписание, все соответствовало его расчетам. Он просто выжидал, сидя на скамейке. Мглистые лучи весеннего солнца лениво растекались по воде. Он пытался разглядеть причал на другой стороне реки, поймать взглядом интересующего его человека, но на расстоянии это не представлялось возможным. Он с легким сожалением подумал об отсутствии бинокля, который в этот момент преспокойно лежал дома на полке. Еще одна его ошибка, следствие рассеянности.