Якса. Бес идет за мной - Яцек Комуда

Конин так и поступил; сравнялся, ехал теперь со стременем подле его плеча.

– Тебя кличут Ноокор Конин. Значит – чужак. Но ты свой. Ты зовешься Якса, но они еще не знают об этом. И хорошо, что не знают. А знаешь почему?

Лицо Конина осталось неподвижным.

– Если они узнают тебя, Якса, ты погибнешь в большей боли и страданиях, нежели те, которые из-за тебя причинили Воламу. Тебя разорвут железными крюками и размыкнут лошадьми. Посадят тебя на кол, Якса. Голову же повесят на Древо Жизни, чтобы ты служил кагану после смерти. Да они и молнию призовут с небес, только бы сделать твои муки бо´льшими. О, Якса, я тебя знаю: ты был тогда маленьким, когда я встретил твою мать. Ты нас презираешь, но ты куда более достоин милосердия.

Удар нагайки, перечеркнутое лицо инока, кровь! Конин уже не притворялся, что равнодушно слушает его слова.

– Я Грот из Ивна! – прохрипел невольник. – Ты должен меня помнить, ты был малым, но мы виделись в Дзергони. Можешь бить меня, мучить, жечь, но ты не выбросишь воспоминаний из моей головы. Ты не Ноокор Конин, ты Якса из Дружичей. Ты не их, ты наш. Освободи меня, а я скажу тебе, как избежать смерти, полной боли.

И тогда что-то ударило в голову Конина. Как в тот раз, когда он убивал Бокко в ауле Ульдина. Словно смерть сжала ему голову и стала шептать на ухо приказы, холодные будто лед, войдя в его члены. Он привстал на стременах и принялся бить. Хлестал Грота по голове и рукам, плененным в костяных колодках, но это ничего не меняло.

– Якса… Якса… – стонал инок. Пошатывался от ударов, хоть был сильным и крепким. Все ближе склонялся к земле, остановив движение всех невольников. Конин забылся, раз за разом широко размахивался, окровавленная нагайка свистела в его руке.

И вдруг небо сделало оборот, поднялось и накрыло его сверху плащом синевы и туч. Мать-Земля ударила в спину. Кнут из его руки выдернули с такой силой, что он ничего не смог поделать.

– Альмос! – рычал старший надсмотрщик, а люди его удерживали трясущегося Конина на земле. – Забери своего волчонка! Назначь ему наказание! Я должен довести невольников к кагану, а не убивать их по дороге!

– Проучите его! – приказал Альмос. – Эй, Конин, ты забыл, что должен быть послушным, как пес, покорным, как малый жеребенок, вежливым, как выученный конь! А ты сходишь с ума. И, как ошалевший жеребчик, получишь сейчас награду!

Конин почувствовал удар: один, второй – его тузили кулаками, били; печальный худой хунгур на прощание пнул его в спину с такой силой, что юноша перевернулся на бок. Слышал, как удаляются их голоса.

– Не говорите с этим лендичем, – напомнил старший надсмотрщик. – Это истинный аджем, слуга Каблиса. Он шесть раз бежал из неволи, крушил узы и дыбы. Но подвела его нога. Теперь я веду его на Большой Казан, к самому кагану.

Они оставили Конина, как и пару дней тому назад, чтоб он пришел в себя. К счастью, лендийский конь не убежал с остальными лошадьми, спокойно щипал траву неподалеку.

Конин сел в седло, злой и избитый.

Двинулся за караваном, не в силах произнести ни слова жалобы.

* * *

Уже не знал покоя. Не подъезжал к невольникам, не смотрел на поседевшего мощного Грота. Ненавидел его, трясся от одной мысли, что мог снова услышать от него те ранящие слова…

Но не устерегся от встречи. Незадолго перед рассветом, на очередном броде, тот снова оказался достаточно близко, мокрый, обмывающий кровь с лица. Посмотрел обвинительно на Конина и вдруг сказал – одним движением губ, но слова зазвучали под черепом юноши словно колокол:

– Хотя бы ты меня и убил, от прошлого не избавишься. Вся орда пойдет по твоему следу, когда узнает, кто ты. Не найдешь приюта в ауле, в юрте или шалаше. Не будешь спокоен в степи, на воде и в горах. Освободи меня, и я расскажу тебе, как уберечься.

Конин не стал слушать, просто отъехал прочь. И поглядывал исподлобья на дневных стражников и погонщиков.

Весь следующий день он сторонился Грота. Только вечером, когда Альмос приказал ему проверить веревки и дыбы всех узников, снова приблизился к иноку. Руки его тряслись, когда он дергал веревку у шеи седого невольника.

– Ты был таким маленьким и невинным, когда спал под шкурами в Дзергони. Твоя мать прижимала тебя к груди, убегая от орды. Мужественная женщина.

Конин поднял голову, словно желая спросить, что с ней случилось, но Грот только рассмеялся хрипло.

– Освободи меня, и я расскажу тебе все, спасу от орды. Оставь меня в путах – и, когда доберемся на место, я расскажу им все, пусть бы самому вашему кагану. Правда – за жизнь, спасение – за свободу. Моя смерть и твоя тоже. Сам не уйдешь от предназначения.

Эти слова были как черви. Лезли в уши, хотя Конин этого не хотел. Кажется, впервые в жизни он пожалел, что еще и не глух. Тогда мог бы спрятаться за покровом молчания, не обращать ни на что внимания и ни на что не смотреть.

Ночью он долго лежал, упершись головой в седло и всматриваясь в темно-синий купол звезд над головой. Те медленно, едва заметно вращались; только Большой Конь неминуемо указывал на запад. Сурбатаар Ульдин некогда говорил ему, что тот был путеводной звездой для орды, указывал место, куда они двигались веками.

Наконец Конин не выдержал. Отбросил попону, встал и прокрался к рабам. Те спали на голой земле, связанные как бусины на ожерелье столемов. Он добрался до места, где лежал Грот. Полз среди трав, чтобы его не заметили надсмотрщики. К счастью, те собрались у костра и попивали кобылье молоко.

Невольник не спал. Ждал. Конина?

Юноша показал большой шатер, очертив его движениями рук. Показал на степь перед ними, где за горизонтом стояла Большая Юрта кагана. Показал на руки в дыбах и как их разрывает, возвращая свободу лендичу.

Сказал, хотя и без слов, что займется Гротом, когда они окажутся в лагере. В том месте, где будут тысячи, а может, и десятки тысяч невольников, лошадей, людей, хунгуров, куда едут сейчас все аулы родственников и друзей кагана.

И Грот понял. Улыбнулся. Ждал.

А Конин принялся обдумывать план, в котором его оружие и лук, сивый шренявит и Дикий Аман играли ключевую роль.

О, Матерь-Небо, как описать Большой Казан?

Казан – это котел, из которого каждый день ест семья хунгуров – старший владыка аула с родственниками, детьми и товарищами. Служебный люд и невольники в своих юртах тоже имеют собственные котлы. Но Большой Казан объявляет каган два или три раза на год, чтобы осматривать стада, судить и решать споры, править и издавать приказы, что зовутся ярлыками. Возносить по достоинству хунгуров, которые у него в милости; унижать, подавлять и даже рубить головы и сажать на кол тех, кто провинился.

Когда этот день наступает, в степи, в хорошем месте, разбивают сперва Большую Юрту кагана – шатер-замок, белый как первый снег и высокий словно крона Древа Жизни, а посередине его горит вечный огонь. Там, на узорчатых коврах, набитых конским волосом подушках, сидит владыка захватнических орд. Юрта поставлена на деревянном возвышении, окружена стеной белого дерева, забором бунчуков и знамен, штуками полотняных преград, развешенных на веревках.