На исходе ночи - Иван Фёдорович Попов

не обращаясь ни к кому в отдельности. За Степаном вошла Агаша. Как она худа! Какая зелено-желтая кожа на ее лице! Какая бесконечная усталость в глазах. И какое ко всему равнодушие: кажется, ничем не удивишь, не обрадуешь, не огорчишь. Поклонилась она всем молча.

Кузьма, отец Степана, раскланялся направо, налево, но тоже, как Агаша, молча.

Пияша сорвалась с места:

— Куда же это вы так вперли? Волы вы этакие пестрозадые! Настюшка, как же ты впустила? У них валенки обтекли, они наследят на паркете.

Но хозяин одернул Пияшу и пригласил делегацию хлеб-соль разделить и по-свойски все обговорить.

— Мы, чай, не чужие, все земляки, под одним небом родились, в одной речке ребятишками купались и в одном лесу опенки сбирали.

Степан сразу же, без колебания, отказался от обеда. Отказался твердо, но сдержанно, без вызова. Отошел к сторонке, выбрал стул, сел без приглашения, закинув ногу на ногу, тряхнул чубом и от смущения закурил, но, заметив, что это не понравилось Елене Петровне, сейчас же огонек притушил и папироску сунул в карман. Кузьма же поколебался немного, оглянулся на сына и сказал очень мягко:

— Кушайте сами, мы подождем, за делом пришли, не в гости.

Агаша вслед за ними также отказалась, очень сильно смутившись при этом. Архип Николаевич сочувственно покачал головой.

— Голодно, Агаша, живешь? Трудно тебе?

Агаша растерялась, она была застигнута врасплох и не смогла ответить ни слова; она молча опустилась на стул у края стола; ей сейчас же придвинули тарелку, но она ее резко отодвинула.

Ксения Георгиевна заинтересовалась:

— А почему, Агаша, вам трудно жить?

Агаша промолчала. Рассказ повела Пияша:

— Прошлогодясь летом, как вы, Ксения Георгиевна, на теплые воды уезжали, сестра Агаши, Мавруша, — помните, на песни первая была по праздникам заводиловка? — ушла с мужем на ночную работу и заперла в спальнях, в старом деревянном корпусе, своих пятерых детей на замок. Старшей девочке восемь лет, а младший мальчик грудной был. Ну, известно, ночь, дети заснули. Пожар и вспыхнул. Спальни-то старые, как порох, дыхни на них — вспыхнут.

— Особенно-то не ври, Пияша, — сурово сказал Архип Николаевич.

— Ну, как везде спальни, — прикусила язычок Пияша. — Значит, приехали пожарные, ан без лестницы. Дороги они будто, лестницы-то эти раздвижные. Долго девочка-то старшая кричала, металась у окошка: «Спасите, спасите!» Ан нет. Так и сгорели четверо меньших. А девочка-то догадалась: в окно выбросилась. Жива осталась, ножки только себе переломила. Калека стала, на костылях. Отец с матерью вернулись. У отца тут же разрыв сердца сделался. А мать выжила. Только ни к чему не годная стала, задумчивая. Теперь Агафья их обеих с лета и содержит на своей шее — Маврушу, сестру, и девчоночку ее, калеку. Дай бог здоровья Елене Петровне — доктора выписала из Москвы к девочке, костыли особенные заказала в Москве.

В начале рассказа Пияши у Агаши появилась на глазах слезинка, потом другая, и еще, и еще.

— Да кой же вы черт весь этот разговор затеяли? — закричал Валерьян Николаевич, сорвал с себя салфетку и выбежал из столовой.

Заволновался и Степан:

— Мы не для того пришли сюда. Прекратите или мы уйдем сейчас же.

Переполох за столом вышел немалый. В конце концов Архип Николаевич с делегацией ушел к себе в кабинет.

— Так и не доел, сердечный, свой обед, — попеняла Пияша.

Федор Игнатьевич наскоро опрокинул последнюю чарку и направился в кабинет, вслед за хозяином.

Все поспешили из столовой. Я поднялся к себе наверх и сел в закоулочке, у печки, откуда из-за балюстрады была видна вся столовая.

Через некоторое время в столовую вошла Пияша, осмотрела, все ли ушли, не остался ли кто подслушивать, и, убедившись, что никого нет, приложила ухо к двери кабинета. Но ее спугнул шорох. Она отбежала к лежанке. На цыпочках вошла Елена Петровна.

— Ну что, Пияша? Как там? Разговаривают? Не шумит Архип Николаевич?

— Нет, тихи.

Елена Петровна позвала:

— Идите, мать Серафима. Влезайте на лежанку, погрейтесь. Согнали вас, побеспокоили. Мать Серафима, посоветуйте, какой же тут выход христианский найти. Архип и Валерьян не братья, а злейшие враги. И помирить их не знаю как. Архип Николаевич — строитель, он умножать хочет, расширять, а Валерьян — только бы пожить в свое удовольствие. Грех, матушка, осуждать, а я осуждаю. Что без толку деньгами швырять? К чему так выряжаться, как Ксения? Расточительство — большой грех. Надо работать, умножать добытое отцами, а не проедать в праздности. Мы не дворяне. Да и Ксюша — кто она? Из мещан ведь медынских. Чем отец ее капитал наживал? По деревням ездил, через ребятишек тряпье, старье скупал, а за него ребятам грушами сушеными платил. Я так думаю, матушка Серафима, — грешно для мамона жить. Мы — фабриканты, мы народ кормим. Нам надо сыну дело передать и его самого к делу нашему большому приставить. Архип Николаевич никаких себе удовольствий, никакой роскоши не позволяет.

Ксения и Валерьян разорить нас задумали, о разделе мечтают. Боюсь я этого. Я, мать Серафима, с детства жизни боюсь и всегда ужасаюсь. Девочкой маленькой, бывало, только и слышишь: тот разорился или пропился; того обманули и обвели, в трубу вылетел, банкрот стал; того убили, ограбили; того дети собственные обворовали; у того конторщики, приказчики все растащили; тот прогорел. Бывало, ложусь спать и вся дрожу. Молюсь, молюсь, и чем больше молюсь, тем страшнее делается, лучше бы уж, думаю, не жить или уж родиться бы сразу бедной, чем из богатых в нищие попасть. Спрячусь, бывало, под одеяло, закрою крепко-накрепко глаза и шепчу: «Господи, дай бог, чтоб мы всегда были богатые! Господи, дай бог, чтобы мы никогда не были бедные! Спаси, господи, нас от банкротства, от воров, от обмана!»

Серафима, слушая Елену Петровну, крепко задумалась, собрала все силы своего ума, ее низкий и узкий птичий лобик сморщился. Наконец она нашла в глубинах мысли верный исход и радостно улыбнулась.

— Я вам совет дам, родная Елена Петровна, — неопалимой купине надо отслужить молебен.

Пияша усомнилась:

— Так ли, мать Серафима? Неопалимая купина, гляди, только от пожаров обороняет. А от раздела имущества и от разорения надо, думается, служить молебен Косьме-бессребренику.

— Эка, Лимпиядушка, окстись! Косьма-бессребреник — он против скопления богатств. Об скоплении надо Флору и Лавру молиться. А еще лучше, Елена Петровна, отслужите вы пророку Науму. Он, пророк Наум, наставляет на ум, вам тогда и прояснится, что надо делать.

— И Агафью мне, мать Серафима, жалко. Сколько раз я говорила Архипу Николаевичу: надо сломать спальни деревянные, упаси боже, пожар! А он все жалел, убытку все не хотел, «а сгорят, говорит, страховку получим, на