Любить того, кто рядом - Эмили Гиффин

— Да, действительно пора, — киваю я, переключившись на мысли о предстоящих делах: мы поедем на такси до отеля, там примем душ и переоденемся, а потом отправимся на прощальную вечеринку, которую устроили для нас два университетских друга Энди. В конце концов, было решено пригласить всех наших нью-йоркских друзей. Даже Марго и Уэбб ради такого события собрались прилететь из Атланты, чтобы наутро вернуться туда с нами и официально приветстствовать нас уже от лица другого города. Я беру Энди за руку и с наигранным оживлением восклицаю:

— В дорогу!

Энди некоторое время молчит, а потом замечает:

— Знаешь, нужно как-то отметить этот момент.

— Как, например? — спрашиваю я.

— Ну, не знаю… Может, сфотографируемся?

Я отрицательно качаю головой, думая, что Энди уже пора было понять, что хоть я и фотограф, но терпеть не могу снимать «знаменательные моменты» наподобие праздников и вечеринок. Намного больше мне нравится фотографировать людей в обычной обстановке, и это часто вызывает недоумение, а иногда и разочарование у родных и друзей.

— Нет. — Я перевожу взгляд на голубя за окном, который неуклюже приземляется на зацементированную площадку напротив.

Какое-то время мы оба молчим, а потом Энди берет меня за руку и спрашивает:

— Ты что?

— Все хорошо, — отвечаю я и с облегчением понимаю, что это правда. — Мне просто немножко грустно.

Он кивает — совершенно естественно грустить, когда с чем-то прощаешься, даже если впереди тебя ждет что-то необыкновенно интересное. А потом мы без всяких церемоний поворачиваемся и покидаем наше первое семейное гнездышко.

Через несколько минут такси привозит нас к отелю «Грамерси-парк», и на меня накатывает волна сожаления и паники, когда я понимаю, что мы с Энди в своем городе внезапно превратились в приезжих — в туристов.

Однако когда мы оказывается в вычурном и эклектичномм вестибюле отеля с мозаичными марокканскими полами, ткаными коврами и люстрами из венецианского стекла вперемежку с картинами Энди Уорхола, Жана-Мишеля Баския и Кита Харинга, я говорю себе, что знакомство с городом с новой стороны имеет определенные преимущества.

— Ух, ты! А здесь правда здорово, — сказала я, разглядывая камин из камня и мрамора и лампу в виде головы рыбы- пилы.

— Здорово — в лучших богемных традициях. В твоем стиле, — улыбается Энди.

Я улыбаюсь в ответ, и мы идем к стойке портье, из-за которой знойная брюнетка — по имени Беата, если верить пейджу, — приветствует нас с ярко выраженным восточно-европейским акцентом.

Энди говорит в ответ «здравствуйте» и, так как он получил приличное воспитание и был хорошим мальчиком, считает нужным объяснить наш непрезентабельный вид и бормочет извиняющимся тоном:

— Мы только что съехали со своей квартиры.

Беата понимающе кивает и вежливо интересуется:

— И куда вы переезжаете?

— Атланта, Джорджия, — отвечаю я за нас обоих с самым величественным видом, какой мне удается изобразить. Я говорю это так, как будто раскрываю самый главный американский секрет: Атланта — настоящая жемчужина среди городов, и Беата непременно должна ее посетить, если до сих пор этого не сделала. Не знаю, зачем мне понадобилось расхваливать Атланту перед совершенно незнакомым человеком — то ли для того, чтобы на душе полегчало, то ли для того, чтобы преодолеть защитную реакцию. Подобная реакция неминуемо возникает, когда я говорю, в какой мы переезжаем, а собеседник всякий раз сочувственно смотрит на меня или напрямую спрашивает: «Но почему именно в Атланту?»

Энди принимает такое близко к сердцу — прямо, как и тогда, когда кто-нибудь плохо отзывается о Питсбурге. Вообще никто не желает оскорбить Атланту — это просто комплекс превосходства, свойственный Нью-Йорку, самодовольное сознание того, что весь остальной мир (или, по крайней мере, страна) бесплодны и однообразны и, так или иначе, проигрывают в сравнении. Сейчас меня задевает подобное отношение, но горькая правда заключается в том, что я сама в глубине души согласна. Когда кто-нибудь из моих друзей уезжал из Нью-Йорка — по работе, или по личным обстоятельствам, или чтобы растить детей в пригороде, — я реагировала также. Думала: хорошо, что не я. Это, кстати, не мешало мне ругать Нью-Йорк каждую минуту. В конце концов, именно бесцеремонность манер и несдержанность в общении — самые неотразимые черты ньюйоркцев, и я буду скучать по ним больше всего.

В любом случае мой упреждающе гордый тон в случае с Беатой, кажется, сработал — она улыбается, кивает и говорит: «О, замечательно!», как будто бы вместо «Атланта» я сказала «Париж, Франция». Потом Беата нас регистрирует и немного рассказывает об отеле, перед тем как вручить Энди ключ от номера и пожелать нам приятного отдыха.

Мы в ответ благодарим ее и по возможности незаметно идем через вестибюль в обратную сторону — к бару, так же богато декорированному, с бильярдным столом, обитым красным бархатом, и с еще одним Уорхолом поистине угрожающих размеров. Я мыслями возвращаюсь к Лео и тому времени, когда я последний раз была в ультрамодном баре, но поспешно отгоняю эти мысли, когда Энди с наигранной церемонностью спрашивает меня:

— Желаете аперитив?

И просматриваю коктейльное меню и говорю, что мохито с ананасом и корицей звучит весьма неплохо. Энди соглашается и заказывает два с собой, и несколько минут спустя мы уже оказываемся в нашем шикарном ярком номере, из которого открывается вид на Грамерси-парк. Это одно из моих самых любимых мест в Нью-Йорке, несмотря на то, что я никогда не была за его закрытыми воротами, — а может, именно потому, что я там никогда не была.

— Здорово, — говорю я, потягивая мохито и рассматривая романтичный, надежно охраняемый частный парк.

— Ну, ты же всегда мечтала взглянуть на него, — говорит Энди, обнимая меня за плечи. — Вот я и подумал, что это отличный способ попрощаться.

— Ты всегда такой внимательный, — говорю я, тронутая до глубины души.

Энди усмехается в ответ, как бы говоря «да ну, пустяки», одним глотком допивает коктейль, а потом раздевается до трусов, и во весь голос вдохновенно заводит песню «Дьявол отправился в Джорджию».

Я смеюсь и качаю головой.

— Иди в душ, — говорю я, обещая себе, что сегодня вечером буду счастлива. Даже, несмотря на то, что ужасно устала. Даже если ненавижу находиться в центре внимания. Даже если не люблю прощаться. И даже если кое-кто с Ньютон-авеню не придет и, более того, не узнает о том, что я уезжаю.

Часом позже наша вечеринка в «Блайнд тайгер», пабе-пивоварне на Бликер-стрит, в самом разгаре. Приглушенный свет, не слишком громкая музыка и мой четвертый бокал за вечер. Мой выбор пал на эль, которому я пока не изменяю, хотя это может привести к опьянению. Во всяком случае, я отодвинула в сторону все свои заботы и провела время еще лучше, чем себе обещала. В немалой степени из-за того, что остальным необыкновенно весело, хотя это редко бывает на столь разношерстных сборищах. У моих друзей-фотографов мало общего с друзьями Энди, юристами, или с представителями индустрии моды Верхнего Ист-Сайда, которые обычно составляли компанию нам с Марго, пока она жила в городе. Моя подруга заслуживает уважения за то, что сумела свести их. Она — связующее звено любой вечеринки. Общительная и грациозная, Марго способна найти общий язык со всеми и привлечь к разговору даже самого стеснительного, почти ни с кем не знакомого гостя. Вот она идет по залу: розовое открытое платье с завышенной талией, серебристого цвета туфли на шпильках, в руке безалкогольный «Дайкири». Необыкновенно хороша, хотя почти на шестом месяце, маленький круглый живот уже заметен, но в остальном она совершенно не изменилась, а волосы, ногти и кожа даже еще красивее, чем раньше. Марго утверждает, что все это витамины для беременных, но, скорее всего, помимо этого, над ней сегодня неплохо поработали в спа-салоне. Короче говоря, беременность ей необычайно идет, и за вечер я слышала эту сентенцию по крайней мере от пяти человек, в том числе и от бывшей коллеги Энди, которая примерно на том же сроке, что и Марго. В отличие от моей подруги выглядит бедняжка так, будто ее, как воздушный шарик, надули гелием — нос, лодыжки и даже мочки ушей.