Башня у моря - Сьюзан Ховач

Она замерла. Я увидела ледяной взгляд ее глаз и поняла, что потеряла ее. Впоследствии, оглядываясь на эту катастрофу, я задним числом решила, что именно тогда мой брак и начал трещать по швам.

1

Поначалу я не поняла, что мой брак вошел в новую фазу. Семена раздора были посеяны ко времени брака Катерин и лорда Дьюнедена той весной, но ни одно из них не дало бы всходов, будь я более зрелой, а Эдварда не бесили бы так мои промахи. Мы поссорились из-за Маделин, мы поссорились из-за Катерин, а если бы Аннабель не принимала меры к тому, чтобы жить строго изолированной от нас жизнью, мы бы и из-за нее тоже поссорились. Для нас явно была подготовлена еще и сцена для ссоры в связи с Патриком, но она так и не состоялась из-за непредвиденных обстоятельств, которые безжалостно вытащили нас из-за кулис.

Первым из таких обстоятельств была перемена отношения ко мне Эдварда. Он после моего вмешательства в роман Катерин совершенно справедливо рассматривал меня как ребенка, сующего нос не в свои дела. Его ошибка состояла в том, что он продолжал относиться ко мне как к назойливому ребенку и после того, как Дерри собрал вещички и уехал в Дублин, чтобы начать свои юридические штудии, и много после того, как Катерин так угодила ему, выйдя замуж за его лучшего друга. Он, конечно, отошел от своей злости; единственная положительная сторона характера Эдварда состояла в том, что обычно долго злиться он не умел, но впоследствии вел себя по отношению ко мне как отец, обремененный капризным ребенком, которого должен с любовью привести к порядку. Он был вполне добр со мной и озабочен, и мне хотелось ему угодить, но, как я ни старалась, Эдвард неизменно оставался эмоционально замкнутым. Я чувствовала, что муж делает большие усилия над собой, исходя из соображений долга, но того самого факта, что он действует из соображений долга, было достаточно, чтобы охладить любые доверительные контакты. Его доброте и озабоченности не хватало души, при ближайшем рассмотрении они рассыпались на части. Он был замкнутым человеком и, несмотря на все его разговоры об одиночестве, очень сдержанным. Поскольку Эдвард мог на длительное время погружаться в свою работу, то предполагал, что другим людям он требуется не в большей мере, чем другие ему. Детям Эдварда приходилось нелегко, а еще больше доставалось его жене, когда к ней относились как к одному из детей.

Меня стали одолевать беспокойство и неудовлетворенность.

Моя ошибка состояла в том, что я скрывала свои чувства. С годами мой страх перед ссорами усилился, а потому, когда Эдвард снова начал, как в первые месяцы брака, учить меня правилам поведения за столом во время приемов, что говорить, какие благотворительные мероприятия поддерживать, какие книги читать, чтобы расширить мой кругозор, я безропотно принимала его советы. Но к этому времени у меня имелись собственные представления по этим предметам, и я считала, что уже нашла наилучший способ общения с его пожилыми друзьями во время встреч. Мое самообладание стало таким, каким стало, потому что я никогда не пыталась быть кем-то другим – только самой собой. Когда Эдвард объяснял мне, какие слова я должна говорить каждому из гостей, у меня возникало ощущение, что он хочет переплавить меня в какого-то другого человека, и мое самообладание, как следствие, пострадало от этого. Я начала страшиться каждого очередного приема, боялась не угодить ему каким-нибудь неосторожным словом, и мое положение становилось для меня все более невыносимым.

Ситуация могла бы взорваться гораздо раньше, если бы наши физические отношения прервались, но первое время, стоило закрыться двери спальни, наша близость расцветала с большей страстью, чем прежде. Меня, как и Катерин, обуяла одержимость угодить ему, а я знала, что в постели я могу ему служить до полного изнеможения. К несчастью, желание радовать его настолько овладело мною, что самой мне редко удавалось расслабиться и позволить ему подарить мне наслаждение, и, хотя долгое время у меня получалось невозмутимо принимать это, досада и беспокойство в конце концов стали овладевать мною.

И опять я молчала. Не осмеливалась. Эдвард спокойно говорил мне, какая для него радость, что я наслаждаюсь этой стороной брака, но если бы я попыталась намекнуть ему, что могла бы наслаждаться сильнее, а недостаток наслаждения отчасти и его вина, это наверняка шокировало бы его. Я не стала ссориться с ним по этому поводу, поскольку не походила ни на одну из этих лихих женщин, вроде моей соотечественницы мисс Блумер, которая считает, что женщины должны говорить мужчине о своих желаниях и даже носить при этом брюки. Я понимаю, что различия между мужчиной и женщиной определяют и разные образы поведения, но должна признаться, что, пока время шло и мои отношения с Эдвардом дрейфовали в бурные воды, мне очень хотелось, чтобы женщины в определенных обстоятельствах имели право откровенно говорить со своими мужьями.

Я даже и представить себе не могу, как долго мы жили бы в таком неудовлетворительном состоянии, если бы не вмешались обстоятельства, которые ускорили развитие событий. Случилось так, что не прошло и двух лет после свадьбы Катерин и лорда Дьюнедена весной 1863 года, как Эдвард без всяких очевидных причин начал страдать импотенцией, и наши постельные отношения, всегда служившие опорой брака, внезапно прервались.

2

Началось все неожиданно, как это и бывает, когда в дом приходит беда. Не получилось у него один раз, затем некоторое время все было хорошо, но потом это случилось еще раз, а потом еще, после чего он отдалился от меня, полностью погрузился в свою работу. Он выступал в палате, заседал в комитетах, работал над новыми статьями, читал лекции по сельскому хозяйству в Дублинском колледже, посетил образцовую ферму в Восточной Англии, совершил краткосрочную поездку в Кашельмару, чтобы убедиться, что в его отсутствие никто не бьет баклуши. Он был занят днем и ночью. И я тоже. Наносила десятки визитов, организовала благотворительный бал, заказала себе новый весенний гардероб, пыталась учить Дэвида говорить и безжалостно держала себя в курсе всех событий. Следила за всеми перипетиями Гражданской войны, словно она происходила на моем заднем дворе, наконец я уже знала все про Роберта Ли и его вторжение на Север. Я во всех кошмарных подробностях изучила поражения при Фредериксберге и Чанселлорсвилле, пережила до последней минуты славную победу при Геттисберге, а в течение лета 1864 года была рядом с Шерманом на каждом шагу его марша к морю. Фрэнсис начал писать радостные письма, а симпатии англичан, на которых наконец Линкольн произвел некоторое впечатление, стали склоняться к северянам. Но англичане, как и всегда, были слишком заняты собой и ограничивались лишь сочувствием. Все говорили о недопустимости использования детей в качестве трубочистов, а вскоре я уже следила за парламентскими дебатами – готовился билль, запрещавший эти злоупотребления. В те дни я читала много газет, и Эдвард, вернувшись из Кашельмары, отметил, как хорошо я осведомлена.

После этого наши отношения улучшились на короткое время, но потом, к моему огорчению, наши беды возобновились, и на сей раз он отказался от своих привычек, никуда не ходил и бóльшую часть дня и вечера проводил в библиотеке. Объяснил, что работает над новой статьей. Внешне он был со мной очень вежлив, но в атмосфере неловкости, воцарившейся между нами, я чувствовала, что муж постепенно отдаляется от меня.