Семь футов под килем - Владимир Шигин

Одной из самых колоритных фигур среди российских медиков первой половины XIX века был Иван Буш, достигший больших вершин в искусстве педагогики и врачебной деятельности. Закончив училище при Калинкинской («секретной») больнице, в связи с началом войны со Швецией, он был призван лекарем в Балтийский флот. Участвовал во всех крупных морских сражениях той войны. В ходе боя тогда на кораблях оказывалась только первая медицинская помощь в виде остановки кровотечения, первичной обработки ран и ожогов, наложения повязок с лекарствами… Затем тяжелораненых старались переправить на госпитальные суда или корабль направлялся в ближайший порт с госпиталем Впоследствии Буш написал «Физиологические записки», читал лекции, стал профессором анатомии и физиологии, а после создания Медико-хирургической академии занял там кафедру хирургии.

Еще один известный морской врач, Иван Ланге начал свою карьеру с корабельного подлекаря. В русско-шведскую войну прошел все морские сражения как корабельный хирург. Затем был определен в Кронштадтский морской госпиталь «для пользования раненых». В декабре 1792 года в связи с невозможностью продолжать морскую службу «по увечью, полученному при разбитии фрегата "Возьмислав"», Ланге определили во 2-ю дивизию штаб-лекарем. Затем Ланге трудился в Медико-хирургической академии доктором. Дослужился до чина статского советника.

Именно этим врачам наш флот обязан значительному улучшению медицины на кораблях и судах, которая впервые начала организовываться по науке. К концу XVIII века ценой огромных усилий состояние медицины на русском флоте стало понемногу улучшаться. Во время Русско-шведской войны 1788—1790 годов на Балтийском флоте впервые были устроены специальные суда, на которые свозили больных и раненых с находящихся в море эскадр. Тогда же на флот в большом количестве пришло немало талантливых врачей, много сделавших для улучшения медицинского обслуживания моряков.

Если на Балтике моряков особенно донимали ревматизмы и цинга, то на Черном море настоящим бичом для моряков были лихорадка и чума. И если к XIX веку с ними уже все же научились бороться, до середины XVIII века они порой выкашивали целые команды.

Из воспоминаний адмирала Д.Н. Сенявина: «1-го числа ноября перед вечером вдруг оказалась у нас на фрегате чума. Бригадир в тот же час переехал на корабль "Хотин", и приказал нам всех заразившихся свезти на берег и устроить для них там из парусов палатки, а потом немедленно идти в Керчь, остановиться в удобном месте и возможно ближе к берегу, устроить из парусов баню и палатки для жительства людей и окуривать все беспрестанно. В следующую ночь построили мы две палатки и перевезли всех заразившихся, числом до 60 человек. Поутру снялись с якоря, а ввечеру были у Керчи, на месте немедленно отвязали паруса, построили на берегу баню, кухню, палаток достаточное число для служителей и перевезли всю команду на берег.

Около 15-го числа чума у нас вовсе прекратилась, похитив в это короткое, двухнедельное время более 110 человек. Из оставленных в Кафе выздоровели только 2, подштурман да матрос, дорогою в одни сутки опустили в воду 16 человек, и на берегу в Керчи померли 38 человек; умерли все нижние чины и рядовые, а из офицеров никого. К счастью нашему, случился у нас искусный лекарь Мелярд, он служил прежде приватно у хана Шагин-Гирея 6 лет и знал чумную болезнь совершенно. Пересматривая всю команду четыре раза в день и отделяя зачумившихся, он весьма редко ошибался во времени, кто из заразившихся сколько проживет.

По взятии Крыма до учреждения карантинов, года с два чума весьма часто выказывалась в нашем крае от сообщения с татарами и судами турецкими, приходящими в наши порты Мы наконец-то к ней привыкли, что нисколько не страшились ее и считали, как будто это обыкновенная болезнь. Доктор Мелярд, будучи мне хороший приятель, советовал для предохранения себя от заразы непременно курить табак, я ему повиновался и, хотя имел великое отвращение к трубке, к тому же обращаясь часто с татарами, у которых трубки есть в первом и непременном употреблении, я привык скоро и сделался на всю жизнь неразлучен с сею низкою, кучерскою, а паче еще вредною для здоровья и зубов, забавою».

В своих воспоминаниях адмирал П. Данилов оставил следующее описание эпидемии холеры в Херсоне, где строились корабли Черноморского флота в 1782 году: «Я ходил каждое утро осматривать свою команду с лекарем: люди все нагие, и сомнительных отсылали в карантин на степи в построенных шалашах, зараженных же в тяжелый карантин, а случалось, во фронте падали и умирали. От такого смотра, возвратясь домой, я в прихожей раздевался, выливал на себя ведро уксуса и чеснок клал в рот. По улицам везде были кучи навоза с камышом и бурьяном, которые горели, и воздух наполнялся дымом… Ежели случалось повстречаться с кем-либо, то каждый старался быть на ветре, а говорили между собой, будучи ровно на ветру. Много было и анекдотов во время сей заразы. Мичман Малыгин был, заразившись, и находился в карантине в своей казенной квартире. Случилось, что в ночь приехал, в Херсон его товарищ мичман Владыкин и пристал к нему. Сколько Малыгин ни отговаривался, представляя ему, что он в карантине, что он заражен, и наконец сказал, спать ему негде, тот отвечал, что он ляжет с ним в одной постели. В ту лее ночь Малыгин умер, а Владыкин здоров, выдержал, карантин и вышел. У одного шкипера в его отсутствие умерла жена в заразе, ребенок, лежа на ней, сосал ее грудь. В то самое время входят шкипер и капитан-лейтенант Веревкин. Первый боится подойти, а последний ребенка берет на руки и уносит с собою, выдерживает карантин и отдает отцу здорового ребенка».

Впрочем, как мы видим на примере капитан-лейтенанта Веревкина, присутствия духа российские моряки никогда не теряли. В Кронштадте по поводу бесконечных эпидемий даже сочиняли нехитрые куплеты:

Расскажи, крещеный люд,

Отчего народы мрут

С покрову до покрову

На проклятом острову.

Из воспоминаний адмирала Д.Н. Сенявина о начале его офицерской службы и об отношении к здоровью: «В начале 1780 года нас экзаменовали, я удостоен был из первых и лучших. 1 мая произведен в мичмана и написан на корабль "Князь Владимир". Чины явлены нам в Адмиралтейсгв-Коллегии в присутствии всех членов, вместе с тем дано нам каждому на экипировку жалованья вперед за полтрети, т.е. 20 руб., да сукна на мундир с вычетом в год, да дядюшка Алексей Наумович подарил мне тогда же 25 руб. Итак, я при помощи мундира и 45 руб. оделся очень исправно. У меня были шелковые чулки (это был парад наш), пряжки башмачные серебряные превеликие, темляк и эполеты золотые, шляпа с широким золотым галуном Как теперь помню, шляпа стоила мне 7 руб., у меня осталось еще достаточно денег на прожиток Время тогда было благодатное, во всем изобилие и дешевизна чрезвычайная и, конечно, теперь невероятная. Правда, лакомых вещей было мало, но зато были мы сыты, румяны и хорошо одеты, одним словом, ни в чем не нуждались, и я могу сказать, будучи мичманом и далее капитаном, получая жалованья в год в первом чине 120 руб. а капитаном 450 руб., я жил, право, богаче, как теперь в генеральском чине. В наше время мы, молодые, скоро и хорошо росли, но не скоро старились, до 20 лет называли нас "ребенок", "молокосос" и проч. Старики наши как будто бы нарочно заботились более о здоровье нашем, чем изнурять оное излишними науками, а паче, ни к чему после не пригодными. Я был тогда на 18-м году и резв до беспамятства».