Идущие в ночи - Александр Проханов

Пушков оценил шутку. Не отвечал на нее. Осматривал солдат, тесно облепивших машину, напоминавших поросят, сосущих свиноматку. Отдыхали от бега, от слепящего солнца. Перед машиной, слегка запорошенный снегом, темнел круглый канализационный люк, на котором красовалась какая-то литая эмблема.

– Всем сюда!.. – командирским голосом наставлял Пушков, так и не сумев разглядеть, что изображала чугунная отливка люка. – В здание пойдем в том же порядке!.. Смотреть под ноги, на растяжки!.. Гранатами не пользоваться, побьем своих!.. Держаться вместе, не растекаться!.. За мной!..

Огибая раскрытый, как клюв, багажник, уловив запах жженой резины и кислой окалины, он скакнул к подъезду. Пихнул плечом дверь, тут же отскакивая, опасаясь выстрелов в упор. Всунул внутрь ствол и, сдерживая ходящий ходуном пулемет, поводил им внутри, открывая себе дорогу.

Они втянулись в здание, прижимаясь к стенам, хоронясь за углы и выступы. Разворачивали во все стороны стволы и гранатометы, опекали друг друга, углубляясь в коридоры и залы музея.

На стенах висели картины – какие-то пейзажи, с ликами пастухов и рабочих. На постаментах и тумбочках стояли скульптуры – бронзовые бюсты, каменные птицы, деревянные танцующие женщины. Пушков не обращал на них внимания. Искал глазами пленных. Ожидал их увидеть, связанных, заваленных у стены, с исцарапанными, избитыми лицами. Здоровенного Клыка, который сразу двинется к ним навстречу, напрягая скрученные руки. Бледного изможденного Звонаря, у которого от радости просияют голубые глаза. Не понимал, куда делись чеченцы, почему так легко, без боя уступили опорный пункт. Прислушивался к шорохам, дуновениям ветра, ожидая взрыва гранаты, разящей очереди, визжащих криков, предвещающих рукопашную, бег по этажам, короткие вспышки, чмоканье попаданий. Но было тихо. Сквозь разбитые окна слабо дул ветер. На паркете, на выжженном костровище, был сделан очаг с закопченным котелком. Валялись стреляные пеналы гранатометов. Какая-то гражданская блуза со следами краски.

– Гляньте, мужики, какая картина!.. Я бы такую унес!.. – сказал Метро, уставший от ожидания опасности, позволяя себе на секунду расслабиться.

Пушков поднял голову. Освещенная разбитым окном, висела большая картина. По синим водам, на которые ветер клал солнечную прозрачную рябь, шли люди. В белых одеяниях, босые, стройные, с распущенными до плеч волосами. Их стопы не проваливались в глубину, не оставляли следов на воде. От них не расходились круги. Они шагали как по голубому стеклу, сквозь которое что-то сквозило, словно со дна подымался тихий серебряный свет. У людей были одинаковые, прекрасные лица. Вокруг светловолосых голов теплились нимбы. Они шли из туманной дали в другую туманную даль. Обитая в иных мирах, они посетили землю случайно, чтобы снова ее покинуть, оставив по себе таинственный миф, смутное предание, занесенное в старинную книгу. Лишь обличьем они напоминали людей, светились насквозь, были лишены вещественности. Парили в невесомости. Своей красотой и прозрачностью вызывали печаль.

Так увидел эту картину Пушков. Ему казалось, он что-то уже знает о ней. Где-то видел ее однажды. Где-то о ней читал. Отец в последнее свое посещение что-то о ней говорил. Он, Пушков, по просьбе отца, должен был что-то сделать с картиной. Выполнить поручение отца, а какое – не помнил.

Он вдруг увидел в растворенном окне выставленный наружу красный раструб мегафона. На подоконнике, рядом с мегафоном, стоял дешевый кассетник, с тусклым огоньком индикатора. Пушков подошел, испытывая странную, нарастающую муку. Нажал на перемотку, слыша шорох кассеты. Утопил пусковую клавишу. Из красной горловины мегафона раздался умоляющий голос Клыка:

– Товарищ лейтенант, это я, сержант Клычков!.. Нас тут держат привязанными!.. Пленный вертолетчик, прапорщик саперной роты, Звонарь!.. Не стреляйте из танков!..

Пушков что-то понимал, какой-то огромный, ужасный, случившийся со всеми обман. Вдруг увидел, как по стенам расползаются зеленые спаренные проводки. Хотел бежать, кинуться кубарем в окно, что-то начал кричать солдатам. Крохотный невидимый вихрь налетал из прозрачного зимнего воздуха. Приближался, ширился, раздвигал перекрытья и стены, рушил на голову грохочущее дымное месиво. Обман, который он успел разгадать, был обманом всей его жизни, которая, случайно возникнув, кончалась здесь, в грохочущем красном взрыве. Он почувствовал оглушающий удар. Выломанная фугасом стена упала на него, дробя и сминая кости. И бабушка, встречая его, улыбалась, протягивала белую тарелку, полную солнечной клубники.

Начальник разведки полковник Пушков работал в кунге над радиоперехватами, в который раз изучая перехват позывного «Алмаз». Московский Магнат, чья власть над Россией напоминала тяжкую, наподобие оспы, болезнь, убеждал Басаева покинуть Грозный, вывести отряды из города. Клялся дружбой, намекал на ждущие их впереди победы, гарантировал безопасность выхода благосклонностью к Басаеву новой российской власти. Предупреждал Басаева, что на связь с ним выйдет некий доверенный человек, который укажет безопасный проход.

Этим человеком, о котором упоминал Магнат, мог быть он, полковник Пушков. Об операции «Волчья яма», задуманной здесь, в штабе воюющей группировки, могли доложить выше, московскому начальству, и оно по своей инициативе использовало Магната в интересах разведки. Но тогда из Москвы пришло бы уведомление в штаб, и ему, главному исполнителю замысла, стал бы известен полный объем операции, захватывающий московские круги и коммерческие связи Басаева. Но такого уведомления не было.

Это могло означать, что существовал параллельный план, рожденный в ином центре, плод иного ума, подразумевающий спасенье отрядов Басаева. Этот второй, неизвестный Пушкову план сводил на нет операцию «Волчья яма». Неизвестные силы, управляемые всемогущим Магнатом, готовили Басаеву безболезненный уход из ловушки. Его отряды без потерь оставят Грозный, по безопасному, неизвестному Пушкову коридору уйдут на равнины, а оттуда проникнут в горы, пополнив свежей силой воюющую группировку Хаттаба.

А это, в свою очередь, означало, что предательство, о котором шепотом говорили в частях, измена, о которой угрюмо молчали генералы, опять, как и в первую войну, потекли, заструились тонкими, омывающими войска ручейками, протачивая скважины и свищи в монолитных порядках армии. И снова кромешные труды штабов, смоляные гробы и бредящие лазареты, награды на солдатской груди и похоронки в домах, подвиги командиров и блестящие замыслы генералов превратятся в перхоть поражения. Многоречивые, с блудливыми глазами политики, заикающиеся, блеющие по-овечьи магнаты завернут их кровавую победу в зеленую купюру. Финансируют фонд поддержки инвалидов войны. Демонстративно, перед телекамерами, подарят госпиталю партию инвалидных колясок.

Эта мысль была нестерпима. Наполняла Пушкова страхом и ненавистью. Управляла сознанием, заставляя подозревать и не верить. Он старался понять, кто из его командиров, кто из его подчиненных был включен во второй, предательский план. Где в развалинах Грозного, среди минных заграждений, постов, гаубичных батарей, где в железном кольце окружения была создана незаметная брешь, сквозь которую неизвестный проводник, по поручению Магната, проведет безнаказанно полевую армию Шамиля Басаева.