Восточная сказка - Виктория Волкова

Герман рассказывал мне о нем и еще о шести таких же высотках. Запомнила ли я что-нибудь? Нет, конечно! Я вовсю смотрела на своего любимого и таяла в его объятиях.

- Помоги мне, Аллах! – шепчу сквозь слезы и лишь на минуту закрываю глаза. Видимо, усталость берет свое. И я не слышу, как этажом ниже открывается входная дверь, и крепкие ноги преодолевают пролет в считанные секунды. Лишь чувствую, как  сильные руки прижимают меня к себе и несут обратно в квартиру.

- С ума сошла, - рыкает Герман, целуя меня в висок.

- Не заставляй меня выбирать, - бормочу сквозь слезы и, уткнувшись в мягкую футболку, натянутую на мускулистой груди, реву как маленькая.

- Перестань, малыш, - бормочет Лиманский, снова укладывая меня на диван в той самой комнате с плазмой. Укрывает все тем же пледом и садится рядом.

- Почему ты сидела в подъезде?

Всматриваюсь в строгое лицо Германа, натыкаюсь на суровый взгляд карих глаз и снова  плачу.

- Алина? – ошарашенно спрашивает он. – Ты чего ревешь? Тебя Сонька в дом не впустила?

- Не-е-ет, - мотаю я головой и всем телом прижимаюсь к Лиманскому. – Почему мы поссорились? И не уступили друг другу? Разве влюбленные так поступают.

Лиманский тяжело вздыхает. Смотрит на меня с укором и, взяв мои руки в свои, бережно и нежно целует каждый пальчик.

- Давай решим так, - заявляет негромко, но твердо. – Незадолго до нашей свадьбы мы предложим Софье Петровне поселиться с нами в загородном доме. Захочет – я, так и быть, смирюсь. Нет – ты не станешь ее уговаривать. Договорились?

- Хорошо, - киваю, обрадовавшись. Герман словно прочитал мои мысли. Провожу пальцами по крепкому плечу и охаю от неожиданности, когда Герман накрывает мои губы своими.

Жаркий и трепетный поцелуй будто возрождает меня заново. Хочется думать о свадьбе, а не о горестях Софьи и гибели Олеси.

«Что я за человек такой?» – вздыхаю тяжело и тут же упираюсь взглядом в настороженные глаза Лиманского. Приходится рассказать о своих переживаниях.

- Все так устроены, - пожимает плечами Герман. – У обычного человека средний уровень эмпатии. И собственные проблемы или заботы превалируют над чужим горем. Срабатывает защитная реакция организма. Инстинкт самосохранения. Наш мудрый мозг подкладывает тебе более радостную информацию, а грустную – прячет. И это не твое горе, Алина. Для Софьи уход Олеси – трагедия. А для тебя - нет…

- Они мне очень помогли, - шепчу, цепляясь рукой за пальцы Германа. – Без Софьи я бы пропала, понимаешь?

- Расскажешь? – осторожно спрашивает Лиманский, широкой ладонью убирая с моего лба спутавшиеся пряди.

- Конечно, - киваю печально. И чувствую, как, нежно касаясь, пальцы Германа зарываются в мои волосы. Успокаивающе бегут по затылку. Закрываю глаза, ощущая, как тепло разливается по всему телу.

Порываюсь сказать хоть слово, но все мысли тонут от простой и нехитрой ласки.

- Потом, - шепчет мне на ухо Герман. – Сейчас тебе важно успокоиться, а не рвать сердце забывшимися эмоциями. Закрой глазки, Алина. Нужно поспать. Завтра трудный день. Коль взялась нянчиться с Софьей, держись. Тут главное - не сорваться.

- Побудь со мной, - прошу, не желая расставаться с Лиманским. Даже пятнадцать минут без него для меня суровое испытание. Тяну его к себе и слышу приглушенный смех.

- Не могу, котенок. Даже не проси. Только после свадьбы, - усмехается он и, накрыв меня пледом, выходит из комнаты. – Я в соседней спальне, - заявляет на полпути. – Если что-то понадобится, зови.

71

В эту ночь я засыпаю с большим трудом. Долго прислушиваюсь к шагам Германа, топочущим где-то в глубине квартиры. Льется вода в ванной. Чуть слышно хлопает дверь в соседнюю комнату, а потом все затихает.

«Может, пойти к нему? – внезапно приходит в голову шальная мысль. – Сколько там осталось до нашей свадьбы? Чуть больше месяца! Застолби этого мужика, Алинка. Пусть оценит твою жертву!»

«Ну, какие жертвы?» – хочется закричать мне. Я люблю Германа. Очень. Но сделать первый шаг никогда не осмелюсь. В этой ли квартире или в загородном доме, но я войду в спальню Лиманского только законной женой.

Чувствую, как тянет низ живота от невыносимой, но бесконечно приятной боли. Желание. Мое!

«Он рядом! – кричит мое второе «Я». – Не мучься. Иди к нему! Герман знает, как облегчить твои страдания. Свои тоже».

Да, конечно, - вздыхаю я, плотно закрыв глаза. – Сейчас все брошу и пойду.

Кладу руку на живот и пытаюсь думать о чем угодно, только не о мужчине, спящем за стенкой.

Пытаюсь погоревать об Олесе. Но не получается. Она навсегда запомнится мне своей выходкой. Серьги… Бабушка Зарема… Наш дом в Эргонио, украшенный к свадьбе, и Айрат, вламывающийся в холл с телефоном в руках. Проваливаюсь в кошмар и тут же выныриваю от безмолвного крика. Обычно я кричу среди ночи и мечусь по постели. Но сегодня какая-то неизвестная сила отогнала мои ужасные сны, одним рывком вытянув в реальность.

Парфюм Лиманского. Как волшебная палочка, возвращает меня к жизни. Утыкаюсь носом в мягкий и нежный мохер. В который раз вдыхаю сводящий меня с ума запах. Безотчетно сжимаю ноги, стараясь унять желание.

Может, и правда, встать и пойти к Герману? – размышляю я, прижав к груди теплую тряпку. Провожу ладонью по мягкой рыхлой ткани. Закрываю глаза, представляя рядом Лиманского.

«Пошли Аллах нам счастья, - прошу, засыпая. И постепенно погружаюсь в тихий и спокойный сон. Мой любимый рядом. Пусть нас разделяет стена. И осталось потерпеть. Немного. Совсем немножечко. Всего каких-то тридцать пять дней. Они пройдут быстро… Проваливаюсь в сон и будто со стороны вижу просторный зал и строгого муллу. Мою ненаглядную Зарему и хитро улыбающегося дядю Искандера.

- Кто отдает эту девушку? – спрашивает мулла.

- Я, - отвечает дядя.

Смотрю на себя в белом платье. Никакого кринолина и кружев. Обычное платье в пол с воротничком стоечкой и узкими рукавами. Очень строго и просто. Замечаю аквамариновую диадему в прическе – подарок Лиманского, а в ушах - бабушкины серьги.

И внезапно просыпаюсь от мысли, что видела во сне собственную свадьбу. Подскакиваю с дивана и несусь в кухню, где Лиманский уже готовит завтрак. Заспанный, лохматый, в мятой серой футболке и таких же трениках. Но бесконечно родной и любимый. Обвив руками торс, прижимаюсь всем