Клуб неисправимых оптимистов - Жан-Мишель Генассия

— Думаешь, я занялась спортом от нечего делать? Мне пришлось, я набрала два кило.

— Ты просто отекла.

— Если бы! Началось с двух килограммов, а кончится семью. Одна моя подруга поправилась аж на десять! Тебе понравится, если у меня все тело будет в жировых складках?

— Ты не преувеличиваешь?

— Нисколько!

Сесиль вышла и вернулась с альбомом фотографий:

— Вот, смотри. Это моя мать — до свадьбы. Она весила сорок восемь килограммов.

Сесиль начала лихорадочно листать страницы, дошла почти до конца и ткнула пальцем в черно-белый снимок, на котором ее мать позировала на фоне Акрополя.

— На пятнадцать лет старше и на тридцать кило толще. Не хочу стать такой же.

— А с чего ты взяла, что тебе это грозит?

— Дочери всегда становятся похожими на матерей, а сыновья — на отцов. Отсюда все проблемы.

— У меня с отцом никаких проблем нет.

— Значит, будут. Пьер пытался разорвать порочный круг. Мало кто так усердствовал, надеясь разочаровать семью. Судьба похожа на магнит, от нее не уйдешь. Пьер и папа никогда ни в чем друг с другом не соглашались, но мыслили одинаково. А теперь Пьер стал таким же тяжелым человеком, каким был отец.

— Раньше ты никогда не рассказывала о родителях.

— Их уже нет в живых. Что о них говорить.

— Можно посмотреть альбом?

— Ни в коем случае. Я бы давно выбросила все фотографии, но Пьер не разрешил. Понимаешь, о чем я? Люди вечно поддаются чувствам.

* * *

Чувства взяли верх не только над Пьером. Два раза в неделю я, как последний слабовольный идиот, отправлялся бегать в Люксембургский сад. Сесиль подарила мне форму по размеру. Поначалу это была адская каторга. Через месяц я уже пробегал полный круг без остановки и сам себе удивлялся. Мы бегали по часу в четверг и субботу, а по воскресеньям я занимался хозяйством. Я бегал исключительно ради Сесиль, чтобы поддержать ее, не дать снова закурить. Она то и дело срывалась, причины всегда находились: работа идет трудно, Пьер в каждом письме напоминает, что жаждет прочесть сочинение об Арагоне, подругу бросил парень… Кроме того, Сесиль просто нравилось курить… Перед моим приходом она обязательно проветривала квартиру, но я всегда чувствовал застоявшийся запах табачного дыма.

Однажды все круто изменилось. Это случилось в конце марта, в четверг, во второй половине дня. Было холодно, моросил мелкий дождь, в пустом Люксембургском саду гулял северный ветер, обжигая нам щеки. Сесиль, как обычно, бежала впереди. Я догнал ее. Она ускорилась. Я не сдавался. Я слышал дыхание Сесиль. Несколько минут мы бежали ноздря в ноздрю, потом я почувствовал необыкновенную легкость, оторвался, и она не смогла меня догнать. Отбежав метров на двадцать, я сжалился над Сесиль.

— Остановись, Мишель, я больше не могу, — жалобно попросила она и согнулась пополам, пытаясь восстановить дыхание.

Я снисходительно улыбнулся:

— Хорошо выглядишь.

— Правда? — задыхаясь, спросила она.

— Жалко, фотоаппарата нет, могла бы сама убедиться.

— Я чувствую себя так, как будто во мне тонна веса.

— А с чего ты взяла, что бег помогает худеть? Может, на тебя он оказывает обратное действие.

Сесиль побагровела от возмущения, и я рванул с места, не дожидаясь ответа.

— Ах ты, маленький придурок!

В Париже Тибора ждало разочарование. Театральный мир столицы Франции делился на две равновелико-влиятельные группы, страстно ненавидевшие друг друга. В первую входили «мерзавцы», ставившие интересные пьесы, во вторую — «продажные подонки», работавшие на бульварах. Некоторые совмещали одно с другим. Почти все режиссеры были членами компартии, аплодировавшей советскому вторжению в Венгрию. Как-то раз во время прослушивания один знаменитый мэтр обозвал Тибора фашистом и приказал помощникам вывести его из зала. Другой заявил, что ненавидит подобных Тибору мелких буржуа, живущих за счет рабочего класса. Ему демонстрировали ненависть, его оскорбляли и обзывали. НЕ-коммунисты не знали Тибора и ничего не могли предложить незнакомому артисту со странным и, скорее, неприятным акцентом. Прошлая репутация вредила Тибору. Два режиссера, решившие дать ему работу, чтобы поддержать собрата по цеху, не поняли отказа и записали его в категорию заносчивых зануд. Тибор и впрямь не отличался скромностью.

Они с Имре подали документы на получение статуса политических беженцев. Лицемер Руссо искусно и усердно вставлял палки в колеса всем венгерским эмигрантам, которым удавалось добраться до Парижа. Как доказать, что вы беженец, что ваша жизнь под угрозой, что вы покинули родину в страхе и безумии?

— Мне нужны доказательства, понимаете? Сказать, что вы подвергались гонениям спецслужб, очень легко. Советские войска вошли на территорию Венгрии по просьбе правительства, чтобы спасти страну от мелкобуржуазной контрреволюции. Подавляющее большинство населения одобрило эту меру. Возможно, вы покинули Венгрию из-за того, что совершили преступление или не платили налогов. Доказательства должны предоставить вы — не я. На данный момент папка с вашим делом пуста. Постарайтесь, чтобы к моменту рассмотрения на комиссии прошения о предоставлении статуса политического беженца в ней появились все необходимые документы. Иначе получите отказ. Франция — не санитарная зона для приема сомнительных иностранцев! Нам хватает собственных мерзавцев.

* * *

Добравшись в начале 1957 года до Парижа, Имре и Тибор ужаснулись дороговизне гостиниц и остановились в маленьком отельчике на улице Сен-Дени, откуда их на следующее утро выставил консьерж:

— Мне тут педики не нужны!

— А шлюхам, значит, можно тут жить? — съязвил Имре.

— Это не одно и то же. Я не хочу неприятностей с полицией.

Работу Тибор найти не мог, как ни старался. Они продали часы и запонки, сидели на хлебе и воде, жили в убогих гостиницах, из которых сбегали рано утром, потому что не могли заплатить. Имре нанялся разнорабочим к оптовику, торговавшему на Центральном рынке маслом, яйцами и сыром. Он платил Имре вдвое меньше положенного по тарифу, но относился к нему вполне прилично и даже отдавал некондиционные продукты. Тибор тоже мог получить работу на рынке, но ему нужно было беречь силы для прослушиваний, и он бездельничал, пока Имре надрывался по ночам. Все владельцы гостиниц вокруг Центрального рынка знали их как облупленных, поэтому они поселились на улице де ла Юшетт.

* * *

Как-то раз, в понедельник вечером, они пили кофе на террасе пивной на улице дез Эколь. Оба пребывали в упадническом настроении. У Имре болело плечо, руки растрескались от постоянной возни с грязной посудой. Тибор был в отчаянии. Он целый день ждал прослушивания на роль в пьесе Фейдо,[103]провел четыре часа на пронизывающем ветру, а потом вышел ассистент режиссера и сообщил, что состав полностью укомплектован.