Приятного аппетита, ваше величество - Ива Лебедева

Сколько раз за прошедшие сутки я назвала себя идиоткой? Даже считать не буду. Тем более что сил на это почти не осталось.

Это первые сутки я еще что-то чувствовала — боль в затекших мышцах, жару, ночной холод. Мучительную жажду. К началу второй ночи из всех ощущений осталось только последнее.

Есть мне не хотелось, а вот пить… утром мне дали полчашки воды, и на этом все. Хотя понятно, что больше и не стоило, потому что в туалет меня от столбика никто водить не собирался. Полчашки же испарились с поверхности кожи с потом еще до полудня.

Ну и, кроме желания напиться, было еще одно, большое и всеобъемлющее: сдохнуть уже наконец. Все равно тела я почти не чувствовала. Жаль только, это онемение не сделало мою жизнь легче. Оно само по себе было настолько невыносимым, что лучше бы болело все подряд. 

А самое противное заключалось в том, что мой дурацкий героизм оказался никому не нужен. Я вчера целый час слушала, как парни орали под розгами — конюшня находилась недалеко от столба, на котором меня подвесили. Конечно, розги — не плети, а дядька Жуй — не королевский палач. Но в тот момент, когда Раймон снизошел до просьбы главного повара о помиловании, чертов полынный герцог так на меня посмотрел, что я поняла: он с самого начала собирался так сделать. И мне абсолютно незачем было лезть под руку.

Не знаю, что меня толкнуло. Ну, кроме иррационального чувства, что за этих двух оболтусов отвечаю я. Главное, второй мне даже клятв никаких не приносил. И что? А ничего… орали оба одинаково громко, господин Жуй явно руки не жалел. 

Но это было вчера. До того, как прошла ночь и перед рассветом сознание стало медленно уплывать в липкое марево невнятных кошмаров. 

Вторая ночь у столба пришла неожиданно, когда я уже перестала ее ждать — так долго она не наступала. Половина срока прошла. Или меньше? Или больше? Ни брюквы уже не соображаю. Но уходить в забытье мне даже понравилось — там хреново, но наяву еще хуже. Вот сейчас белесый туман бессознательного затянет двор, спрячет шепчущихся в отдалении слуг — ко мне никто не смел приближаться, — скроет звуки и огни факелов...

Когда я в следующий раз пришла в себя, первое, что почувствовала, — чьи-то жесткие пальцы на плече. 

Ресницы слиплись, поэтому я даже не сразу смогла открыть глаза. А когда открыла, поняла, что лучше бы я этого не делала. 

Потому что прямо напротив меня скалилась страшенная, заросшая черной бородой по самые глаза рожа. Знакомая рожа.

Я уже и забыла про бугая, которого за драку в коридоре сослали из кухни в конюшни на самые черные работы. А вот он, похоже, обо мне не забыл. Напасть днем не смел, но сейчас ночь, я у столба, мои руки стянуты веревкой и подвешены на здоровенный крюк, а вокруг ни души. Двор совершенно пуст. 

— Попался, гаденыш, — прошипела морда, расплываясь в людоедской ухмылке. 

— Только сунься, заору так, что половина замка сбежится. — Я сама не очень верила в это, потому что в горле давно уже пустыня Сахара и каждое слово приходится выталкивать с трудом и хрипом. Но я попытаюсь — уж больно мне не нравится длинная тонкая палка в руках бугая. 

— Ах ты, падаль! — разъярился он, понимая, видимо, что его месть может провалиться. Да, вокруг никого, но, если я начну голосить, стража на стене меня точно услышит и кто-то обязательно прибежит на шум. 

— Ну все, сучонок, не жить тебе. — Рука на моем плече сжалась так, что едва не сломала его, я уже открыла рот, чтобы заорать из последних сил, и…

Острое и холодное вонзилось под ребра, сразу проникая куда-то глубоко, так глубоко, что даже не было больно в первый момент. Я почувствовала, как левый бок становится мокрым. А потом...

А что потом произошло, я просто не поняла. Нет, в голове появилась четкая картинка: этот психованный конюх воткнул мне что-то типа острой пики в бок. И боль, которой сначала не было, теперь очень даже есть, она такая огромная, что заслонила собой почти все.

Но, кроме боли, на границе разума маячило еще что-то. Что-то странное. Нет, мое дикое, отчаянное желание, чтобы боль прекратилась, чтобы кто-нибудь мне помог, чтобы наконец вообще весь этот кошмар закончился, — оно само собой.

Только вот почему перед глазами так и стоит искаженная ужасом и не менее дикой болью морда бородатого убийцы? Почему я вижу, как у него у самого вдруг фонтаном начинает хлестать из горла кровь, не давая даже закричать? И почему… почему я знаю, что вот сейчас этот придурок сдохнет у моих ног, а я этого не хочу?! А где-то там, в отдалении, умирает еще один человек, и его смерти я тоже не хочу. 

Да что такое?! 

Никто не должен умереть! 

Ярость и нестерпимые мучения смешались в одно, когда я заорала — не знаю, мысленно или вслух:

— Не смей, скотина! Не смей умирать, пока не поможешь мне! Вынь нож! 

Глаза убийцы в тот же миг словно остекленели. Он задергался в конвульсиях и вдруг закрыл рот. Кровь перестала хлестать из него, мужик выпрямился, надвинулся на меня, и в следующий момент я чуть снова не потеряла сознание — он действительно вынул из меня свою заточку. Может, это было глупо — я знала, что это запросто спровоцирует внутреннее кровотечение, — но мне просто нестерпимо хотелось, чтобы раскаленное и в то же время ледяное лезвие убралось из моего тела и перестало так жечь. 

— Простите, госпожа. — Сильные руки приподняли меня, снимая стянутые веревкой запястья с крюка. 

— Охренеть, — пересохшее горло совсем отказалось сотрудничать, но это слово выдавило. Слишком сильно я… удивилась. 

Между тем меня бережно взяли на руки и потащили куда-то в темноту. Я мельком успела увидеть столб и лужу крови под ним. Да уж, тот, кто утром первый обнаружит это зрелище, решит, что меня там на куски порезали, не меньше. Интересно, почему я все еще жива? И что вообще происходит? 

Я всю дорогу об этом размышляла, пока бугай укладывал меня на сено где-то в дальнем конце конюшен, пока бегал за водой, чтобы напоить и обмыть рану, пока туго бинтовал тряпками ребра. Пока, дав мне прикусить какую-то деревяшку, чтобы не скулила, разминал мне плечи: за сутки висения на столбе те так затекли, что опустить руки я просто не могла, и ему пришлось с этим повозиться. 

Что это вообще такое? С какой стати психованный придурок вдруг превратился чуть ли не в мать родную или как минимум в няньку и преданного слугу? От его «простите, госпожа» и «потерпите, госпожа» у меня прямо тошнота к горлу подступает. Какого, брюкву всем в зад, тут творится?

Не знаю, сколько времени прошло. Но утро еще не наступило, когда я после короткой дремы резко открыла глаза и поняла, что у меня, конечно, тело еще болит от пяток до макушки, особенно левый бок, но уже терпимо. И я даже могу попробовать встать. Регенерация серебряной крови? Не знаю и знать не хочу, главное — результат.

Что же, пришла пора убираться отсюда подальше. Стараясь не шуметь, я села на соломе и вгляделась в темноту. Как бы так тихонечко, чтобы никто не услышал...