Мужей много не бывает - Адель Паркс

Я делаю медленный сознательный вдох. Я должна успокоиться. Необходимо сохранять хладнокровие. Не время плакаться в жилетку. Я понимаю, зачем Амели затеяла этот сеанс любительского психоанализа. На основании того, что я говорила ей в прошлом, и — в большей степени — того, чего я ей не говорила, она сделала вывод, что у меня было очень несчастливое детство, начиная с того дня, когда у мамы нашли рак. До того дня детство у меня было самое замечательное, потому что оно было таким, как у всех детей. Я сполна получила свою долю успехов и разочарований, желе и мороженого, домашних заданий и ветрянки. Я была первой из всех детей в городе, у кого появился велосипед «Рали». А когда мне исполнилось восемь, мне подарили малышку Кэббидж Пэтч, со свидетельством о рождении, документом об усыновлении и всем прочим. Удивительно, как часто ты и понятия не имеешь, насколько тебе было хорошо, пока не становится плохо.

Потом мама заболела. А потом умерла. Я не буду об этом говорить. Не хочу вспоминать. Достаточно сказать, что следующие семь лет были для меня ужасно тяжелыми. Каждый день я жила в состоянии тоскливого уныния. Возможно, я до сегодняшнего дня тонула бы в этом личном аду, если бы в нашем городке не появился Стиви. Стиви вновь открыл мне, что такое доброта и счастье. Стиви.

Очевидно, Амели сложила два и два и получила четыре. Она пытается создать ситуацию, при которой я могла бы объяснить Лауре, что я сделала и почему. Но я хочу одного — чтобы она оставила меня в покое. Чтобы не совала нос не в свой вопрос. Я не желаю ей ничего объяснять. И Филипу тоже. В разговорах с ним я очень осторожно отзывалась о питейных привычках моего отца, никогда не называя их алкоголизмом. Я всеми силами удерживала Филипа от поездки в Кёркспи, где он не увидел бы ничего, кроме бедности, грязи и, что хуже всего, равнодушного отношения ко мне моей семьи. Я не хочу, чтобы это открылось. Не хочу ни рассказывать, ни оправдываться. Я просто не хочу снова испытывать страх.

— Ты ведь ходила в школу в твоем городке, да, Белла? Кстати, а как он называется? Напомни мне, пожалуйста.

Я долго жгу Амели взглядом, потом говорю:

— Кёркспи. — Я знаю, что если бы я не сказала, то Амели сама «вспомнила» бы название.

— Ничего себе! — удивляется Лаура. Она рада, что, как она думает, нашла повод увести нас от неприятной темы. — Там же жил Стиви, когда был подростком!

— Ты, наверное, ошиблась, — холодно говорю я. — Это очень маленький городок. Сколько, ты говорила, Стиви лет?

— Тридцать один.

— Всего на год больше, чем мне. Я бы тогда его знала. А раз я его не знаю, значит, ты ошиблась.

— Нет, я отлично помню. Он говорил, что жил в Кёркспи.

— Думаю, тебе стоит уточнить у Стиви, — говорит Амели.

— «Кирк» по-шотландски означает «церковь». Скорее всего, в Шотландии не один город с таким названием, — спокойно заявляю я.

Стиви

Среда, 16 июня 2004 года

На Белле бежевое платье на бретелях и невысокие сапожки. В области моды я не специалист, но могу ткнуть пальцем в небо и сказать, что ее наряд может сравниться в цене с подержанным «фиатом». И хуже всего то, что он стоит каждого заплаченного за него пенни. Она выглядит просто шикарно. У меня в голове мелькает непозволительная мысль.

Я горжусь своей женой.

Я беру себя в руки и напоминаю себе, что: а) она купила эти чувственные шмотки не на свои деньги, а на деньги своего еще одного мужа, и если уж кому и гордиться, так это ему; и б) Лаура. У меня есть Лаура. Мы с ней пара, и, следовательно, я не должен замечать сексуальной привлекательности — или чего бы то ни было — других женщин. Особенно тех, на которых я женат.

— Привет, — с напускной небрежностью говорю я.

Достаточно плохо уже то, что я все еще что-то чувствую по отношению к ней, — хотя мне и самому непонятно, что именно, — но все станет гораздо, гораздо хуже, если она узнает об этом.

Я всегда считал, что мне крупно повезло, что я ни разу в жизни не влюблялся в злых, жестокосердных женщин. Я не из тех, кто привязывается к практичным, всегда имеющим свой интерес сукам, который пьют из тебя кровь и обращаются с тобой как с половой тряпкой. У меня просто-напросто отсутствуют мазохистские наклонности. Жизнь слишком коротка для того, чтобы взваливать на себя еще и это. Кроме того, в мире есть множество хороших и красивых женщин, и именно среди них я предпочитаю проводить время. И поэтому странно, что я нахожу Белинду, превратившуюся в шикарную красотку Беллу, просто неотразимой — в то время как каждому видно, что она жестока, как древняя языческая богиня. Я сам себя не понимаю.

Я заставляю себя вспомнить тот момент, когда я согласился помочь ей, — иными словами, согласился тихо и быстро развестись, быть послушным мальчиком и исчезнуть без шума и пыли. Я видел, как она прямо осела на стуле от облегчения. Ясно, что все это время она не могла спину согнуть от напряжения. Это было чертовски невежливо с ее стороны. Ей не терпелось избавиться от меня, но самое обидное — она не была уверена, что я соглашусь. Ха! Высокомерная сука. Наверняка думала, что она такая привлекательная штучка, что я безутешно зарыдаю, упаду к ее ногам, буду ползать по полу и умолять ее не разводиться со мной. Она что, считает, что все последние восемь лет я мечтал, как буду ходить с ней в «Икею»?

Я ощущаю злорадное удовольствие, думая о том, что это очень хорошо, что она потеряла контакт с реальностью и тратит деньги на дизайнерское тряпье, а время — на салоны красоты. Хорошо, что она стала никчемным человеком, не имеющим ни цели в жизни, ни даже просто работы. Хорошо, что она свысока относится к друзьям и никак не смогла объяснить, почему она так поступила со мной в прошлом. Все это хорошо, потому что, если Белла Эдвардс — такое чудовище, я не влюблюсь в нее. Во мне не проснутся нежные или теплые чувства к ней, несмотря на то что выглядит она просто восхитительно.

Я сижу и наслаждаюсь этими злобными, презрительными мыслями, когда она обезоруживает меня. Она наклоняется и целует меня в щеку. Не два формальных поцелуя в воздух, а один — но настоящий. И я уже ничего не вижу, кроме Белинды Макдоннел. Губы у нее сочные и теплые, а кожа на щеке мягкая и нежная.

— Давай я куплю тебе выпить, — говорю я и начинаю подниматься со стула, но она кладет руку мне на плечо и мягко усаживает меня на место.

— Сейчас моя очередь. Что тебе заказать?

Я смотрю на бутылку. Наверное, у нее где-нибудь есть дырка, потому что она совершенно пуста. Заметив мое искреннее удивление, Белла улыбается.

— Еще бутылку «Бекса».

Белинда ненавидит пабы, и всегда ненавидела. Могу спорить, Белла любит дорогие винные бары. В детстве ей часто приходилось сидеть возле местного паба в той груде хлама, которую ее отец называл машиной, и ждать, пока он примет «одну по-быстрому», которая часто превращалась в несколько — и очень медленных. Если ей везло, он вспоминал о ее существовании и выходил из паба с бутылкой кока-колы и пакетом чипсов. Но ей могло и не повезти, и тогда он напрочь забывал о ней и торчал в пабе до самого закрытия, а она по-прежнему ждала его в машине. В то время законы о продаже спиртных напитков не отличались строгостью, а выдающаяся способность ее отца пить за свою страну была в Кёркспи притчей во языцех. Вывалившись из паба, он находил ее спящей на заднем сиденье под старой скатертью для пикников. Он будил ее и говорил, что слишком пьян, чтобы садиться за руль, и поэтому им придется пешком идти до дому — а до него было три с половиной мили. Он считал, что тем самым он заботится о ребенке. Другие отцы, набравшись под завязку, все равно падали на водительское сиденье и боролись со строптивыми сельскими дорогами, не обращая внимания на сидящих рядом детей. Я не знал Белинду, когда она была ребенком, но она много чего мне рассказывала.