Лавиния - Урсула К. Ле Гуин

этой толпы и тоже стал что-то говорить рутулам. А гаруспик, казалось, навечно погрузился в размышления над печенью, сердцем и почками. Оказалось к тому же, что его помощники сразу положили на огонь слишком много мяса, так что чуть не погасили пламя, и пришлось перекладывать костер, чтобы он горел как следует. Толпа латинян все увеличивалась; шепот и бормотание, повисшие над этой толпой, становились все громче. Священный момент был упущен. Солнце поднималось все выше, и день обещал быть жарким.

Люди поднимали головы и указывали на проплывавшее в небе белое облачко – то была стая лебедей, летевшая на юг с берега реки. Огромные птицы летели низко, лениво махая крыльями. Греки и троянцы следили за полетом птиц так же внимательно, как и мы, латиняне и этруски. Так что все успели увидеть, как с востока в небе внезапно появился орел и, стрелой упав на лебединую стаю, выхватил из нее вожака, сжав его когтистыми лапами. Белые перья так и посыпались вниз, а орел по широкой дуге снова взмыл ввысь, тяжело махая крыльями и унося свою добычу. И тут случилось нечто совсем уж странное: вся стая лебедей развернулась и ринулась в погоню за орлом; тени их стремительно проносились по нашему полю. Лебеди догнали пытавшегося уйти орла, окружили его, и тот в итоге был вынужден бросить мертвого лебедя и взмыть в небеса, торопливо уходя от своих преследователей к западным холмам. В толпе послышались нерешительные возгласы радости, но большая часть людей молчала, пытаясь понять значение происшедшего.

И вдруг Толумний, воспользовавшись этим молчанием, выкрикнул:

– Знамение! Это знамение! Рутулы, латины, подчинитесь воле тех, кто посылает нам этот знак! Атакуйте тех, кто напал на вас! Сомкните свои ряды! Защитите своего полноправного правителя!

И сразу люди вокруг него раскричались, воинственно потрясая кулаками{65}, а Толумний, отведя назад руку с шестифутовым копьем, метнул свое оружие прямо в ряды тех, кто стоял напротив, по ту сторону освященного участка земли.

И кто-то из воинов согнулся, насквозь пронзенный его копьем, издав при этом странный звук, похожий то ли на кашель, то ли на смех и явственно слышимый в эти последние мгновения относительного затишья.

И уже через минуту мир вокруг наполнился невероятным, оглушительным ревом, исходившим из сотен мужских глоток. Воины выхватывали оружие и, стуча мечами по щитам, стремительно мчались мимо меня в обоих направлениях. Меня они попросту не замечали, то и дело невольно толкая плечами, так что я почти прижалась к алтарю, ибо он казался мне здесь единственным знакомым предметом. Оцепенев от ужаса, я смотрела, как мой отец вместе с мальчиком Кесом пытаются поднять с земли священные блюда и чаши. У Латина тряслись руки, и он крикнул мне:

– Помоги, Лавиния!

И я приняла у него драгоценные предметы, сколько смогла поднять, и понесла их к воротам. Держась как можно ближе друг к другу, мы с трудом пробирались сквозь обезумевшую толпу людей и лошадей. Не обнаружив рядом с собой Кеса, я остановилась, оглянулась, пытаясь отыскать его взглядом, и увидела жуткую картину: какой-то этруск в великолепных доспехах пошатнулся и упал навзничь, головой и плечами как бы накрыв алтарь, а другой воин тут же прыгнул на него, пронзил беззащитному человеку горло тяжеленным копьем с острым наконечником. Фонтаном брызнула кровь, окропив и алтарь, и столпившихся вокруг людей, явно стремившихся поскорее сорвать с этруска его роскошные доспехи и оружие. А кое-кто из рутулов, вытащив из священного костра длинные горящие головни, решил воспользоваться ими как оружием, тыча своим противникам в лицо, и над полем сразу повис запах паленых волос. Затем на мгновение я увидела Энея: он, возвышаясь над остальными и подняв руку вверх, к чему-то громко призывал, и лицо его было суровым и мрачным. И тут кто-то толкнул меня с такой силой, что я чуть не упала. И сразу увидела рядом мальчика Кеса, который с исказившимся от слез и ужаса лицом тянул меня за одежду. Мы с ним поспешили вслед за Латином к распахнутым городским воротам, где нас окружили отцовские охранники и поспешно увели в город.

На улицах царила почти такая же чудовищная суматоха, как и за городскими стенами. Люди кричали, что троянцы нарушили мир и предательски напали на нашего царя прямо у священного алтаря. Многие старики, мальчики и даже рабы бросались к воротам, желая принять участие в сражении, и царская стража им не препятствовала. Огромные ворота держали открытыми также и для раненых, искавших убежища в городе. Женщины, стоя на стенах, выкрикивали оскорбления и бросали вниз глиняные кирпичи и прочие предметы, какие попадались им под руку, очень стараясь попасть в троянцев, сражавшихся на краю рва и на земляном валу. Многие горожане бросились к регии, желая защитить своего правителя, если враг все же ворвется в город. Но были и такие, кому важнее всего было спрятать свое добро, закопать в саду сокровища, а потом наглухо запереть двери и окна дома и укрыться там.

Я последовала за отцом прямо в зал советов, где уже собрались Дранк и те немногие, кто избежал участия в схватке. Дранк, заикаясь от страха, говорил только о том, где нам следует спрятаться. Латин тоже был глубоко потрясен. С серым лицом, запыхавшись от бега, он тут же сел на трон и стал советоваться с Вером и другими опытными воинами, попутно раздавая приказы относительно защиты города и нашего дома. Увидев, что мое присутствие там совершенно ни к чему, я побежала на женскую половину, где ничего интересного не обнаружила – служанки, пребывая в полной растерянности, плакали и распространяли какие-то совершенно немыслимые слухи, а мать моя даже не вышла из своих покоев. Но стоило мне появиться там, и она, возникнув в дверях и дико сверкая глазами, с презрением бросила:

– Ну что? Так-то твой великий троянец блюдет мирный договор!

– Он поклялся сохранить мир, – спокойно сказала я.

– И прямо у алтаря напал на твоего отца!

– Он не нападал! Он принес клятву вместе с отцом. И попросил у него разрешения на поединок с Турном. И сказал, что если проиграет, то троянцы навсегда уйдут отсюда, а если выиграет, то Латин по-прежнему останется правителем Лация. А отец поклялся, что так и будет. Но Ютурна и рутулы этого не хотели, и Толумний тоже. Это он, возвестив знамение, первым метнул копье, нарушив мирный договор! Я была там! Я все видела собственными глазами! Все было именно так!

– Это ложь, – упрямо заявила Амата, прекрасно понимая, что это правда.

Впрочем, после того, что я видела, у меня не осталось ни капли страха перед нею. И голос мой зазвенел, когда я громко и возмущенно ответила, чувствуя, что сейчас я гораздо выше и гораздо сильнее, чем она.

– Если бы Турн сразу вышел на поединок с Энеем, никакого сражения сейчас вообще бы не было! И город наш был бы в безопасности! – Сердце мое просто пылало от гнева, и я воскликнула: – Турн предал нас!

– Турн никогда бы нас не предал! – выкрикнула Амата, но голос ее задрожал и сорвался. – Это все ты! Все из-за тебя!..

– Да твоему Турну на меня плевать! И на тебя тоже! – И я вдруг услышала в собственном голосе ту же противную насмешливую скрипучесть, которая так часто раздражала меня в голосе Аматы.

И я вдруг вспомнила, каким ясным и чистым было небо над алтарем, установленным между двумя армиями, когда оба правителя клялись сохранить мир. Стыд и сильнейшее душевное волнение охватили меня, и я, упав перед матерью на колени, приподняла краешек ее белой тоги и сказала: – Прости меня, мама. Пусть хоть между нами сохранится мир!

– Никогда, никогда Турн нас не предал бы! – повторила она, словно не слыша меня. Потом как-то растерянно огляделась и воскликнула: – Неужели это моя вина? – Отвернувшись, она вырвала у меня из рук край своей одежды и поспешно затворилась в своих покоях.

А я так и осталась сидеть на полу, бессильно понурившись. Слезы, которые в течение всех этих ужасных дней копились в моей душе, наконец-то прорвались наружу и хлынули у меня из глаз. Выплакавшись, я откинула волосы со лба, вытерла лицо краешком одежды и встала. На лицах столпившихся вокруг меня женщин я читала странную смесь ужаса, восхищения, смятения и сочувствия.

– Это люди Турна нарушили перемирие, и теперь наш город будет осажден троянцами и этрусками, – сказала я им, пытаясь нащупать ту истину, которая была мне так необходима, и обрести ту уверенность, которая нужна была не только мне одной, но и всем остальным. Но голос мой дрогнул. – Теперь