Десять тысяч дверей - Аликс Е. Харроу

Ади рассмеялась, отстраняясь.

– Ты хотел сказать, ради нее.

– М-м. Может, согласишься надеть… это? – сказал он, доставая из-за спины бурое потрепанное холщовое пальтишко, настолько же чуждое этому миру, насколько привычным оно было в ее.

Она замерла.

– Ты хранил его все эти годы?

– Конечно, – прошептал Йуль в ее пахнущие солью волосы на затылке, и прогулку в тот день пришлось немного отложить.

Весна на острове была влажным сезоном. После теплых дождей тропы превращались в грязное месиво, а камни покрывались мхом. Аккуратно сложенное белье быстро начинало плесневеть в шкафах, как и хлеб, стоило ему только остыть. Ади стала больше времени проводить в Городе с Йулем, расхаживая по мокрым улицам и оттачивая свой кошмарный амариканский на каждом прохожем или помогая отцу Йуля счищать с лодок приставшие ко дну раковины. Она заботилась и о «Ключе». Под руководством свекра ей удалось доработать и переделать суденышко, чтобы оно ровнее держалось на воде. Мачту она заменила на новую, поровнее и повыше, а корпус получше просмолила. Ади нравилось смотреть, как лодка покачивается на волнах, и поглаживать живот, чувствуя, как ребенок шевелится под ребрами.

– Однажды она станет твоей, – говорила Ади еще не родившейся дочери. – Однажды ты взойдешь на борт «Ключа» и отправишься навстречу закату.

В середине лета, в солнечном месяце, который Ади называла июлем, Йуль вернулся домой и обнаружил жену согнувшейся пополам, ругающейся сквозь зубы и покрывшейся капельками пота.

– Он… Он сейчас родится?

– …Она, – выдохнула Ади и посмотрела на мужа с таким выражением лица, с каким юные солдаты идут в первую битву. Йуль сжал ее руки в своих. Татуировки, словно змеи, вились вокруг их запястий. Он принялся беззвучно молиться о том, о чем просит всякий отец в такую минуту: чтобы жена хорошо перенесла роды, чтобы дитя родилось живым и здоровым, чтобы еще до восхода солнца он смог обнять их обоих.

Свершилось самое невероятное и самое распространенное чудо в мире, и его молитвы были услышаны.

Их дочь родилась прямо перед рассветом. У нее была кожа цвета кедровой сосны и глаза цвета спелой пшеницы.

Ее назвали в честь древнего, полузабытого бога из мира Ади, упоминание о котором Йуль встречал в древних текстах, хранящихся в архивах Города Нин. Это был странный бог: на странице потертого манускрипта он изображался с двумя лицами, смотрящими одновременно вперед и назад. Он не покровительствовал какой-то одной сфере жизни. Это был бог того, что находится посередине – между прошлым и будущим, между «здесь» и «там», между концом и началом – короче говоря, бог дверей.

Но называть дочь Яной Ади наотрез отказалась. Это было почти то же самое, что Анна, и она не желала, чтобы ее ребенка звали таким скучным именем. Поэтому они назвали ее в честь месяца, посвященного Янусу: Январри.

Моя милая дочь, моя прекрасная Январри, я бы умолял тебя о прощении, но мне не хватит смелости.

Поэтому я прошу лишь одного: твоей веры. Поверь в двери, в иные миры и в Начертанный. И главное – поверь в нашу любовь к тебе, даже если единственное ее свидетельство – это книга, которую ты держишь в руках.

Когда я была маленькой, завтрак представлял собой двадцать минут полного молчания в обществе мисс Вильды, которая считала, что разговоры препятствуют пищеварению, а джем и масло можно есть только по праздникам. После ее ухода я стала завтракать с мистером Локком за огромным лакированным обеденным столом, где изо всех сил старалась впечатлить его своими хорошими манерами и вежливым молчанием. Потом появилась Джейн, и мы начали таскать кофе из кухни и завтракать в неиспользуемых гостиных или на захламленных чердаках, где стоял запах нагретой солнцем пыли, а Бад мог оставлять бронзовую шерсть на креслах, не рискуя нарваться на упрек.

В Брэттлборо завтрак состоял из жестяной миски овсяной каши, бледного утреннего света, проникавшего в узкие окна, и стука каблуков надзирательниц, расхаживающих между столами.

За хорошее поведение мне позволили присоединиться к стайке женщин, которые завтракали в столовой, переговариваясь между собой. В это утро меня усадили за стол с двумя странными, непохожими друг на друга белокожими дамами. Одна из них была пожилая, сухонькая и сморщенная, с пучком на голове, настолько туго собранным, что он вытягивал ее брови в небольшие арки; вторая же – молодая и полная, с влажными серыми глазами и искусанными губами.

Обе уставились на меня, когда я села за стол. Мне был знаком этот недоверчивый взгляд. В нем читался вопрос: «А это что еще такое?» Обычно он царапал кожу, как лезвие ножа.

Но не теперь. В это утро моя кожа превратилась в сияющий доспех, в серебряную змеиную кожу, и я стала неуязвима. В это утро я была дочерью Йуля Яна Ученого и Аделаиды Ли Ларсон, и чужие взгляды не имели надо мной власти.

– Ты будешь это есть? – Сероглазая девушка, очевидно, решила, что я не настолько странная, чтобы нельзя было попросить у меня печенье, которое наполовину утонуло в моей тарелке, плоское и бледное, цвета рыбьей чешуи.

– Нет.

Она забрала печенье и принялась высасывать из него влагу.

– Я Эбби, – представилась девушка. – А это мисс Маргарет.

Старуха даже не взглянула на меня. Ее лицо, казалось, сморщилось еще сильнее.

– Январри Сколлер, – вежливо отозвалась я и подумала: Январри Ученая. Как отец. Эта мысль наполнила мое сердце сиянием, словно зажженный фонарь, и мне даже показалось странным, что ее яркие лучи не просачиваются наружу, как свет лампы сквозь щели вокруг двери.

Мисс Маргарет вежливо фыркнула – едва слышно, чтобы этот звук можно было принять за сопение. Интересно, кем она была до того, как стала сумасшедшей? Наследницей? Женой банкира?

– И что это за имя такое? – Старуха по-прежнему не смотрела на меня, обращаясь куда-то в пустоту.

Фонарь у меня в груди засиял ярче.

– Мое. – Мое имя, данное мне самыми настоящими родителями, которые любили друг друга, любили меня… Но почему-то бросили. Фонарь в сердце немного померк. Пламя задрожало от внезапного сквозняка.

Что же случилось с каменным домиком на склоне холма, с «Ключом», с моими мамой и папой?

В глубине души я не желала узнавать ответ на этот вопрос. Мне хотелось подольше задержаться в хрупком, скоротечном прошлом, в этой короткой, но счастливой концовке, где у меня были дом и семья. Ночью я спрятала «Десять тысяч дверей» под матрас и не стала читать дальше, боясь все это потерять.

Эбби заморгала своими влажными глазками, озадаченная внезапным молчанием.

– Мне сегодня утром пришла телеграмма от брата. Говорит, меня заберут домой во вторник или, может, в среду. – Маргарет снова фыркнула, но Эбби не обратила на нее внимания. – Как думаешь, ты надолго задержишься? – спросила она у меня.