Север и Юг - Элизабет Гаскелл

— Я имел в виду, что дым и шум, постоянный поток выходящих и входящих рабочих могут беспокоить.

— Я согласна с вами, мистер Хейл! — заметила Фанни. — Этот постоянный запах дыма и машинного масла… А шум просто оглушает.

— Я слышала шум намного оглушительней, который называли музыкой. Машинное отделение находится в другом конце фабрики. Мы едва слышим шумы, разве что летом, когда все окна открыты. А что касается голосов рабочих, то они беспокоят меня не больше, чем жужжание роя пчел. Когда я думаю обо всем этом, я думаю о своем сыне, о том, что все это принадлежит ему и что он управляет всем этим. Но сейчас ни один звук не доносится с фабрики. Неблагодарные рабочие забастовали, возможно, вы слышали. Мой сын собирается предпринять кое-какие шаги, чтобы поставить их на место, именно этим он сейчас и занят.

Всегда строгое лицо миссис Торнтон потемнело от гнева. Не прояснилось оно и тогда, когда мистер Торнтон вошел в комнату. Она сразу заметила, что он обеспокоен и не может полностью отрешиться от своих забот, хотя радостно и сердечно приветствовал своих гостей. Здороваясь с Маргарет, он пожал ей руку и тут же с удивлением осознал, что сегодня в первый раз их руки встретились. Сама же Маргарет не придала этому значения. Мистер Торнтон спросил о здоровье миссис Хейл и услышал от мистера Хейла, что опасность миновала. Взглянув на Маргарет, чтобы узнать, разделяет ли она мнение отца, он не заметил на ее лице ни тени сомнения. Увидев ее сегодня вечером, он был заново поражен ее величественной красотой. Он никогда раньше не видел ее в таком платье и теперь подумал, что такой элегантный наряд лучше всего соответствует ее горделивому спокойствию, что именно так ей и пристало одеваться. Она разговаривала с Фанни, он не слышал о чем, но видел, как Фанни то и дело оправляла платье, а ее взгляд бесцельно блуждал по сторонам. И он невольно сравнил глаза сестры с большими мягкими глазами гостьи, что неотрывно смотрели на собеседника, и сияние, исходящее от них, излучало покой. Изгиб алых губ, которые приоткрылись, оттого что Маргарет с интересом вслушивалась в то, что говорил собеседник; голова, чуть наклоненная вперед, — можно было провести плавную линию от пробора в блестящих, цвета воронова крыла волосах, к гладкому, цвета слоновой кости плечу. Округлые белые руки, тонкие ладони, спокойно лежащие на коленях одна поверх другой. Мистер Торнтон вздохнул, охватив все сразу одним быстрым всеобъемлющим взглядом. А затем повернулся к девушкам спиной и заставил себя сосредоточиться на разговоре с мистером Хейлом.

Гости все прибывали. Фанни оставила Маргарет, чтобы помочь матери встречать гостей. Мистер Торнтон заметил, что никто из пришедших не заговаривает с Маргарет, и был обеспокоен таким явным пренебрежением. Но сам он не подходил к ней. Он даже не смотрел на нее. Тем не менее он знал, что она делает и чего не делает, едва ли не лучше, чем передвижения тех людей, что находились у него перед глазами. Маргарет же рассматривала незнакомых людей и не задумывалась о своем одиночестве. Кто-то проводил ее к столу; она не запомнила имени своего соседа, да и он не очень интересовался ею. Джентльмены вели оживленный разговор. Дамы молчали, мысленно составляя реестр недочетов в организации обеда и в нарядах. Маргарет уловила суть общего разговора, заинтересовалась и слушала внимательно. Мистер Хорсфолл, незнакомец, чей приезд в город и положил начало разговору, задавал вопросы относительно торговли и промышленности города. Остальные джентльмены — все из Милтона — отвечали и давали пояснения. Вскоре завязался спор. Мистер Торнтон, который мало говорил до сих пор, высказал свое мнение, подкрепив его такими вескими доводами, что даже оппоненты согласились. Внимание Маргарет было приковано к хозяину. Его манеры были естественными и полными достоинства. Маргарет подумала, что никогда прежде не имела возможности увидеть его в таком выгодном свете. В доме Хейлов он всегда говорил с излишней пылкостью или с досадой и раздражением. Он не пытался понравиться, он желал, чтобы его принимали таким, каков он есть, со всеми его недостатками. Но теперь, среди своих, ему не нужно было защищаться, не нужно было завоевывать уважение — его положение было совершенно определенным. Здесь его уважали за сильный характер, за умение управлять и властвовать. И уверенность придала величественное спокойствие голосу и манерам мистера Торнтона, чего Маргарет не замечала прежде.

У него не было навыка вести светскую беседу с дамами, и он держался с ними слишком формально. С Маргарет он почти не разговаривал. И все же, неожиданно для Себя, она получила огромное удовольствие от этого приема. Теперь она знала достаточно, чтобы разбираться в местных проблемах, ей даже были знакомы некоторые технические термины, которые употребляли фабриканты. Они разговаривали серьезно, и это было совсем не похоже на лондонские приемы, которые так утомляли ее когда-то. Она удивилась, что, подробно обсуждая производство и торговлю, они ни разу не упомянули об ожидаемой забастовке. Она тогда еще не знала, что хозяева всегда спокойно относились к возмущениям рабочих, потому что прекрасно знали, чем все закончится. Конечно, хозяева действовали во вред себе, но если бы они сглупили и доверились кучке подкупленных делегатов, то им пришлось бы отвечать за последствия своей глупости. Кому-то могло показаться, что Торнтону не по себе; разумеется, забастовка приносит ему немалые убытки. Но такое могло случиться с каждым из них в любой день, а Торнтон был достаточно умен и силен, чтобы железной рукой справиться с забастовкой, как и любой из них. Рабочие наивно надеялись, что смогут его перехитрить, но не на того напали. И фабриканты посмеивались про себя, зная, что союзу и на этот раз ничего не удастся сделать, что все будет так, как решил Торнтон.

После обеда Маргарет заскучала. Она была рада возвращению джентльменов не только потому, что обмен взглядами с отцом развеял ее сонливость, но и потому, что в их обществе можно было услышать нечто куда более важное, чем пустопорожняя дамская болтовня. Ей нравилась властность, которая читалась в каждом слове и жесте милтонских мужчин. В их поведении можно было усмотреть и бахвальство, и демонстрацию силы, но вместе с тем они словно бросали вызов прежним представлениям о пределах возможностей человека, опьяненные мыслями о том, чего они уже достигли, и о том, чего достигнут в будущем. Порой здравомыслие заставляло Маргарет отнестись к ним критично, но она не могла не восхититься их самозабвенным пренебрежением к самим себе и настоящему, их уверенностью в грядущей победе человечества над всей косной материей в далеком будущем, когда никого из них не будет в живых, чтобы стать свидетелем этого. Она вздрогнула, когда мистер Торнтон подошел и заговорил с ней:

— Я заметил, что вы были на нашей стороне в споре за обедом, не так ли, мисс Хейл?

— Конечно. Но вообще-то, я мало в этом разбираюсь. Я была удивлена, услышав слова мистера Хорсфолла о том, что есть и другие, кто мыслит совсем иначе, например мистер Морисон, о котором он говорил. Мистер Морисон не джентльмен, верно?

— Не мне судить о том, кто является джентльменом, а кто нет, мисс Хейл. Боюсь, я не совсем понимаю, что вы имеете в виду под словами «он не джентльмен». Но я должен сказать, что этот Морисон недостойный человек. Я не знаю, кто он такой. Я сужу о нем по рассказу мистера Хорсфолла.