Высшая мера - Виктор Пронин

- Знаешь, Володя, есть такая народная мудрость… Недолго музыка играла, недолго фраер танцевал… И им недолго осталось куролесить, чует мое сердце - недолго.

- К тому идет, - проговорил Апыхтин отвлеченно, думая уже о своем. - До скорой встречи.

- Ждем, Володя! - успел произнести Осецкий - из трубки уже слышались короткие гудки.

Апыхтин прервал разговор на какую-то долю секунды раньше, чем требовали правила приличия. Получилось, что его уже не интересовал ответ Осецкого, он ему уже был не нужен.

Осецкий это понял.

Удивленно вскинул тонкую бровь, выпятил озадаченно губы. Не обиделся, нет, но был озадачен - раньше Апыхтин так себя не вел.

- Надо же, - пробормотал Осецкий и, отбросив все недоумения, снова углубился в чрезвычайно важные банковские документы. - Досталось мужику, ох досталось…

А Апыхтин, выйдя из Центрального телеграфа, медленно зашагал вниз по Тверской, миновал памятник Жукову, прошел в арку Иверских ворот, мимо собора Казанской Богоматери, и наконец перед ним распахнулся простор Красной площади.

Нет, не любовался он зубчатой стеной, занозистыми контурами башен, и черный кристалл Мавзолея его тоже не интересовал. Всего этого государственного великолепия он попросту не видел. Апыхтин снова и снова прокручивал вроде бы совершенно бестолковые разговоры со своими соратниками. Не все ему нравилось в них, ох не все.

Апыхтин понял ясно: не все хорошо в его хозяйстве, струятся там какие-то не видимые простым глазом течения, и чуть содрогается почва под ногами, как бывает перед сокрушительными землетрясениями. Он не пережил в своей жизни ни одного землетрясения, но чувство приближающейся катастрофы охватило его настолько ощутимо, что он даже поежился от какого-то внутреннего озноба.

Но не ужаснулся, нет, не забеспокоился. Опять пришло чувство удовлетворения, которое уловил в его голосе Осецкий.

Присев на белокаменные ступени Лобного места, Апыхтин достал из кармана свой новый паспорт и еще раз внимательно вчитался во все записи. Все было правильно, точно так, как он сам того пожелал. И даже прежняя прописка - Комсомольская улица города Кубы, затерянного где-то в глубинах Азербайджана. «Ищите, кому хочется, сличайте и уличайте, дорогие товарищи», - мысленно проговорил Апыхтин. Когда-то он бывал в Кубе, гостил у своего давнего друга Абдулгафара Абумуслимовича Казибекова и знал этот городок достаточно, чтобы ответить на уточняющие вопросы, которые, возможно, задаст дотошный дознаватель из какой-нибудь правоохранительной конторы.

Как-то само собой получилось, как-то вызрели в нем и сложились в слова законы, по которым он отныне вынужден жить. Законы были просты, кратки и не имели исключений - что бы ни произошло, какие бы обстоятельства ни подстерегли его на новом пути, полном опять же опасностей и риска.

Первый закон звучал так: «Даже самой малости не должен знать никто - только в этом случае ты выживешь». Второй закон уточнял первый, но в то же время был вполне самостоятелен: «Надеяться только на себя и все делать только самому - тогда ты выживешь». Третий закон оказался самым кратким: «Не торопись, но иди до конца, и ты выживешь».

Но при этом теплилось в нем чувство, которое его не покидало, - пренебрежение к самому себе и почти полное равнодушие к тому, чем все это для него закончится.

Апыхтин сидел на теплых камнях Лобного места, откинувшись назад и подставив лицо летнему солнцу. Он попытался свести все три закона в один, и через некоторое время ему это удалось - никто ничего не должен знать. Все сам и до конца.

- Да, только так, - повторил он, еще раз убеждаясь в том, что эти слова охватывают все в его предстоящей жизни. - Никто не должен знать, все только сам и до конца. Не торопясь, но до конца. И самое главное - высшая мера.

- Что ты задумал? - услышал он Катин голос за спиной.

- Да так, пустячок.

- Что ты задумал, Володя?

- Не приставай, он знает что делает, - ответил за него Вовка.

- Будь осторожен, Володя.

- Быть осторожнее просто невозможно.

- Не доверяй никому.

- Я знаю.

- Все только сам.

- Да, конечно.

- И не торопись.

Апыхтин осторожно скосил глаза, повернул голову, но ничего не увидел, только легкий холодок коснулся его лица, как если бы совсем близко пронеслась большая птица.

- Узнаешь меня в таком виде? - спросил он, даже не надеясь на ответ.

- Ты ничуть не изменился.

- Это хорошо или плохо?

- Ты не сможешь измениться. И не торопись.

- Я знаю.

- К нам не торопись. У тебя еще много дел.

И опять холодок, шелест сухих крыльев и тень по лицу от невидимой птицы.

- Пусть так, - пробормотал Апыхтин и, встав, отряхнул руки от мелкой каменной крошки. - Пусть так, - повторил он и в тот же вечер выехал поездом в свой город.

Вещей было немного, сумка потяжелела лишь на кусок колбасы и две бутылки водки, которые он купил в Елисеевском магазине. В купе, кроме него, никого не оказалось - с наступлением счастливых демократических времен поезда опустели, вокзалы оказались и вовсе ненужными. Какие поездки, какие друзья, родственники, старые знакомые, когда каждые полгода накатывают все новые волны нищеты и безнадеги?!

А престарелый президент не вылезает из больницы, сладкоголосая прислуга постоянно докладывает изголодавшемуся народу, что тот крепнет день ото дня, набирается сил и положение в стране держит под неусыпным, отечески заботливым контролем. Расстреляв собственный парламент, расшвыряв ближние и дальние народы, теперь он звонит состоятельным подельникам по обе стороны океана и клянчит, клянчит, клянчит денег. Умирают от голодовок учителя, ложатся на рельсы шахтеры, травятся тухлятиной детские сады, сотни тысяч беспризорных мерзнут в подвалах и подворотнях, а верные соратники президента с непроизносимыми фамилиями носятся между банками, не зная, куда положить больше, куда положить меньше, яростно ссорятся, доказывая друг другу, чем виллы в Испании предпочтительнее вилл на Кипре и чем парижские квартиры уступают квартирам в Майами.

Обо всем этом Апыхтину доложил вагонный репродуктор, пока он пил лучшую в мире водку и закусывал лучшей в мире колбасой. Проносились мимо окна лучшие в мире пейзажи и беднейшие в мире деревни. Паслись козы по обочинам, и зрел в пьяной голове банкира план - коварный и безжалостный.

Наутро Апыхтин проснулся уже в своем городе. Поезд приближался к вокзалу, проводник ходил вдоль вагона и стучал в двери, поднимая немногих заспавшихся пассажиров. Спал Апыхтин одетым, поверх постельного белья, поэтому поднялся быстро и легко.

С вокзала он вышел с легкой опаской, но, как оказалось, совершенно напрасно. Несмотря на то что в городе Апыхтина знали многие, в это утро никто не обратил на него внимания, никто не узнал.