Лесные твари - Андрей Плеханов

Сколько он провалялся так, в отключке? Минуту, может быть. А может, больше. Потому что, когда он открыл глаза, в камере фараонов уже было больше, чем зеков. А скорее всего, двоилось у Демида в глазах, потому что не может влезть в такую маленькую камеру такое несусветное количество народа. Все заключенные лежали на полу мордами в пыли. А вертухаи перешагивали через них, как черные голенастые аисты, и добивали дубинками всех, кто еще шевелился.

– Начальник, подожди! Подожди, начальник. – Голос Митяя. Живой еще, стало быть. – Ты за что всех-то? Сперва этот взбесился, набросился, чумовой, чуть не полкамеры переломал, теперь вы добавляете. Этак и сдохнуть недолго.

– Кто – этот?! – Самый огромный, мордастый, рукастый, ногастый, задастый, дубинистый раздвоенный вертухай встал над Митяем, расставил над ним четыре свои ноги, скрестил четыре руки на груди. – Кто начал?

– Вон. – Митяй со стоном повернулся на бок, ткнул пальцем в Демида. – Этот, Коробов, шизак обдолбанный. Запугал тут всех, на уши поставил. Он же ненормальный, этот Динамит. Это все знают. Так он еще и курит какую-то дурь. Всю камеру уже провонял своей наркотой, дышать нечем. Говорили мы ему: «Кончай траву смолить, крыша съедет!» Ну а он разве кого слушает? Беспредельщик! Пашку бедного затравил. Издевался по-нечеловечески. Мы молчали пока, связываться боялись с таким зверем. Он ведь сколько людей поубивал, этот Динамит! Это все знают. А сегодня, видать, курнул лишку и с катушек съехал. Пашку искровянил до невозможности. А когда мы заступаться начали, на всех кидаться начал. Ты убери его, начальник, по-человечески просим. Ему в дурке место. Он нам всем ночью глотки попишет. Ненормальный он. Маньяк.

– Этот? – Надзиратель наклонился к Демиду, сцапал его за шиворот, приподнял без труда. Болтался Демид в воздухе, с ручками-ножками деревянными, непослушными, как Буратино в лапах Карабаса-Барабаса. – Не, смотри, как глаза у его плывут. Правда, обкуренный. Андрюх, шконку его проверь,

– Есть! – Вертухаи Андрюха вытащил что-то из-под Деминого матраса. Пакетик из газеты. Развернул. В пакетике лежали коричневые катышки, похожие на сухие мышиные какашки. Глаза вертухая поползли на лоб, и он смачно проглотил слюну. – Нет, ты смотри! Это даже не анашка! Это гашиш натуральный! Во зеки живут! А еще жалуются!

– Дай сюда! – Главный вертухаи цапнул пакетик и спрятал в карман. – Всем лежать! Разберемся! А этого, – он разжал пальцы, и Демид безвольным мешком рухнул на пол, – к Вахитову. Он у нас сейчас кайф поймает!

Последнее, что увидел Демид, – торжествующие глаза Митяя.

* * *

Отмолотили Дему изрядно. Постарались ребята-надзиратели на славу. И в бетонном «отстойнике» он настоялся – узком ящике с корявыми, впивающимися в локти стенами, где ни сесть, ни лечь. И упасть невозможно только потому, что плотно зажат ты между такими же, как ты, подонками, которых набито в эту душегубку как сельдей в бочку. Демид уже потерял ощущение реальности. Он отделился духом от своего избитого тела, потому что не было сейчас в этом изувеченном, истерзанном теле ничего, кроме боли и усталости. Не было в этом теле ничего привлекательного. От смерти, конечно, отстояло тело еще очень далеко, но нормальной жизнью это тоже нельзя было назвать.

А потом дверь отворилась, выволокли Дему и сотоварищей его по несчастью на свет небожий, люминесцентный, прогнали по коридору, вышвырнули на улицу и запихнули в «воронок» – «уазик». Утрамбовали в клетку – сколько человек, Демид уж и не знал. Напротив клетки на сиденье вольготно развалились двое конвойных с автоматами. Вздумайся кому-нибудь из них сейчас стрельнуть, и пуля прошила бы сразу двоих, а то и троих. Тесно было в клетке.

Однако скоро «воронок» остановился. Выгрузили почти всех. Дальше повезли только двоих – Демида и мужичка средних лет, с отчаянно трясущимися руками. Мужичок смотрел на свои руки, вытанцовывающие на коленях с привычной тоской непохмелившегося алкоголика.

– Эк трясет, – сказал он. – Скоко ж я пил? Недели три будет. Женьку рубанул. Топором. Жалко Женьку. А может, выживет?! Ему привышно. Не в первый раз. Он сам виноват, Женька. Он у меня 0,7 первача скрал. Это как же прощать-то?

– Куда нас? – Губы Демида спеклись кровавой коркой и едва шевелились.

– В дурдом. Не знаешь, что ли? На еспертизу.

– Не разговаривать! – Конвойный напротив скривился, выплюнул окурок. – Слышь, мужики, водки надо?

– Надоть! – Демин сосед оживился. – Ты это, сынок, возьми чекушку, а то душа умирает. Возьми Христа ради!

– Бабки на стол!

– Нету! Нету денег. Ты в долг, сынок! Я верну, чес-слово...

– Ну, народ нынче наглый пошел... – Конвойный качнул насмешливо головой. – Без денег – водки им подавай! В дурке тебя похмелят. Мало не покажется.

* * *

А в больнице ничего страшного не оказалось. Больница как больница. Неспроста Колян вспоминал псих-экспертизу добрым словом. Волокли, конечно, Дему самым грубым способом – два охранника под руки, да еще и матерились, потому что сам он идти не мог. Или притворялся, что не мог, – кто его поймет, придурка такого? Наконец появился врач – молоденький, года три после института, но с бородкой, в толстенных безобразных очках и даже при галстуке. Вел себя врач степенно, смотрел свысока, говорил медленно и наставительно. И сразу было видно, что прячет он таким образом свою неуверенность и любопытство – что это за птицу к нему привели, и, конечно, некоторый страх – а вдруг этот псих-заключенный набросится?

Психа-заключенного держали за конечности так, что он и пошевелиться не мог. Руки за спинку стула завели, наручниками сковали. Дышали тяжело в уши два бугая – то ли охранники, то ли санитары. Черт поймет. Что-то квадратное. На что уж Демид терпелив, а и то возмутился.

– Ну вы, братки, уж совсем обалдели, – сказал он. – Что вы меня тут скрутили, как Чикатилу какую? У меня, между прочим, рука поломатая, я, можно сказать, инвалид труда. К тому же на людей я кидаюсь только после стакана дихлофоса. Вы меня потише щупайте, мордовороты советские, а то я в ООН жаловаться буду. Это я запросто. У меня там, в ООНе, дядя работает начальником. Бутрос Гали, может, слышали?

Мордовороты почему-то стиснули Дему еще крепче, непонятливые оказались. А доктор потихоньку отодвинулся на два шага назад вместе со стулом.

– За что сидите? – спросил он.

– За дело сижу, – сказал Демид. – Засланец я. Полный засланец. Заслали меня, значится, с Марсу. Чтобы условия готовить для высадки инопланетного десанта. Атмосферу испортить, геополитику выправить в нужную сторону, полярные шапки растопить. Ну и, понятно, народу поубивать побольше. Особенно стариков, детей и членов правительства. Так что я и не человек вовсе, доктор. Хочешь, щупальца покажу? Они у меня вот тута растут, на животе.

– Так-так... – Доктор глядел озадаченно. – Если вы пытаетесь симулировать психически больного, то очень неудачно. Это совсем по-другому должно выглядеть.

– Знаю я, как это должно выглядеть. Я, между прочим, кандидат биологических наук и книг по психиатрии прочитал больше, чем вы видели за всю свою жизнь. И если бы я хотел симулировать сумасшествие, я бы сделал это профессионально и даже виртуозно. Но мне вовсе не хочется ничего симулировать. Я просто наслаждаюсь. Я наслаждаюсь тем, что наконец-то просто сижу на стуле, и ничего не делаю, и никто не бьет меня сапогами по ребрам, и вижу я перед собой не дебильную физиономию, а лицо нормального человека, с признаками интеллекта в глазах.