Милый друг Натаниэл П. - Адель Уолдман

Так или иначе, с ее планом Нейт согласился.

– Мне работа всегда помогает. В смысле настроения. И еще – спорт, какая-то физическая нагрузка.

Ханна вскинула брови:

– А ты знаешь, сколько сил я трачу на пилатес?

Ее тон, прозвучавший в вопросе вызов напомнили их первые свидания. В последнее время Ханна была другой… не такой уверенной, осторожной, даже нервной.

Нейт пробежал взглядом по ее едва прикрытому одеждой телу.

– Я знаю, чего ты хочешь. Идем.

Он взял ее за руку и потянул к спальне.

В постели он стащил с нее футболку и трусики. Сигаретный запах во рту, когда они поцеловались, не добавлял энтузиазма – со временем ее курение беспокоило его все больше, – но и не так уж мешал. Он поиграл с ней немного. Потом устроился сверху и легко вошел. Поначалу все шло отлично. Но он был пьян и хотел большего, а потому включил фантазию. Представил Ханну голой на постели, такой, какой увидел ее в первый раз – с врезавшимся в память отрешенным выражением. Когда он подошел, она выгнула спину, выпятив груди. Вызванный из памяти образ на мгновение задержал внимание, но потом он услышал тиканье будильника и вой автобуса внизу. Пришлось вспомнить изящную, чем-то похожую на Грир Коэн брюнетку в деловом костюме из интернетовского порно – в том эпизоде ее трахали сзади на большом деревянном столе. Лежавшая под ним Ханна открыла глаза. Какое-то мгновение они смотрели друг на друга. Она замерла, словно ее застали за чем-то неприличным. И в это мгновение, прежде чем она успела надеть маску, он увидел в ее глазах полную пустоту, как будто она была плывущим по реке бревном, как будто едва сознавала, что ее трахают.

Нейт перенес вес на локти, отвернулся и, вытянув шею, сердито уставился на стену. Если уж она не может получить удовольствия от лучшего в мире секса, тут ничего не поделаешь. По крайней мере, он уж точно ни в чем не виноват.

Она была слишком… слишком уступчивой. Кроткой, послушной. Даже тело, бледная плоть, как будто размякло, растеклось, подрагивая и обволакивая, совершенно утратив пластичность, гибкость, сопротивляемость.

Он перевернул ее, поставил на колени, пригнул и, прилаживаясь сзади, ощутил боль. Поза по-собачьи хороша, когда секс динамичен и вульгарен, когда партнеры чувствуют друг друга. Здесь этого не было. Здесь все было почти как при мастурбации. Ханна тут словно и не присутствовала.

Когда ее белые половинки запрыгали вперед-назад и обвисшая кожа на боках зашлепала в такт, Нейт подумал, что во всем этом есть что-то унизительное – для женщины. Но – в смысле ощущений – лучше. Да и ей, наверно, какое-то облегчение – не надо хотя бы смотреть на него. Сейчас ее лицо выражало, должно быть, кое-что похуже просто пустоты – абсолютную покорность.

Он поднажал. Влажные от пота волосы Ханны расползлись по обе стороны шеи. Почувствовав приближение конца, он подсунул под нее руки, стиснул груди и, нанеся еще несколько ударов, содрогнулся на волне оргазма.

Потом он лежал на ней. Разрядка смыла раздражение. Ему даже стало немного не по себе – мог бы и понежнее, надо было постараться, в следующий раз… Он обнял ее покаянно и ткнулся подбородком в плечо. Сил не осталось, и его потянуло в сон.

Нейт едва успел уснуть, как почувствовал, что Ханна вывернулась из-под него и соскользнула с кровати. Дверь в ванную закрылась. Открыв глаз, он успел увидеть лишь полоску желтого света на полу. И снова уснул. Потом опять проснулся, когда Ханна вернулась в постель. Ему показалось, очень не скоро.

– Все хорошо?

– Да. Ты спи.

Нотка обиды, прозвучавшая невысказанной укоризной, пробудила в нем, даже в этом полусонном состоянии, невнятное ощущение тревоги. Завтра, решил Нейт, проваливаясь в сон, завтра он позвонит Джейсону или Юджину и узнает, что там у них и как. Ему определенно недоставало мужской компании.

Как-то ночью Ханна призналась, что потеряла невинность еще в школе. Для него это стало новостью. Они возвращались домой из кино, и Нейт отпустил какую-то реплику насчет женщин в прикидах потаскушек – приближался Хэллоуин.

Ханна сказала, что в колледже, на втором году, переспала с парнем с последнего курса, футболистом. Переспала из жалости, потому что он «был такой тупой», хотя и милый. «Я думала тогда, что это лучшие годы жизни», – добавила Ханна. Встречаться с ней потом хотели многие ребята из его команды. И она гуляла с ними, со всеми, по очереди. Сообщая об этом Нейту, Ханна пожала плечами: «Мне казалось тогда сексизмом и пережитком вести себя так, словно непорочность – это действительно добродетель, такая же, как и вера в возрождение».

Она была немного «под мухой» – как и он, – она флиртовала, но и дерзила тоже, будто бросала вызов – ну же, ханжа, накажи меня или пожалей. Будто Ханна раздразнила его своей историей. Завела. Давненько он так не заводился…

За то время, что Нейт был с Элайзой, он понял, что у презрения много общего с похотью. Злость, даже неприязнь и вспышки ненависти, достаточно близки к сексуальной страсти, чтобы и результат получался буквально одним и тем же. Чувство вины, с другой стороны, – эмоция очень несексуальная. Но теперь… Дело не только в том, что наплевательское отношение Ханны к девственности показалось ему сексуальным – атеизм, марксизм и прочие протестные интеллектуальные «измы» сексуальны в любой привлекательной женщине. Тут было что-то еще, что-то более порочное. Нейт представил, как эти тупые подонки трахают Ханну, как пускают ее по кругу и как она, по доброте, обслуживает каждого. Нарисованная воображением картина подействовала на него не хуже порно. Глупая наивность, легкомысленная, в духе Мэрилин Монро, доверчивость превратили ее из Ханны, которую он знал, в девушку, которая позволяла пользоваться собой, безмозглую чику, которую и должно трахать. Вот ее-то, ту, другую Ханну, Нейт и поимел тогда.

Такого бурного секса у них не было давно. Возможно, с определенной точки зрения (к примеру, порнографа), не было никогда.

Следующее утро Ханна встретила в прекрасном настроении, бодрая и веселая. Предложила сделать яичницу. Ничего обидного или оскорбительного в этом не было, но то, как она сидела, чуть наклонив набок голову в ожидании ответа – да или нет, – поразило его неестественностью, перебором в желании угодить, словно в мире не осталось ничего такого, что она хотела бы сделать больше, чем приготовить этот гребаный завтрак. На самом же деле, как он подозревал, Ханна с куда большим удовольствием провела бы утро в постели, наслаждаясь посткоитальной близостью.

– Я не хочу яичницы.

Счастливое выражение как будто смыло с ее лица вместе со всеми красками.

– Ладно… Ну, а я проголодалась. Хочешь, схожу за рогаликами?

– Ты же у себя дома. Можешь делать все, что только хочешь.

Ханна скорчила гримаску и быстро, так что волосы разлетелись в стороны, тряхнула головой:

– Ладно. Я хочу есть. И я схожу за рогаликами.