Океан. Белые крылья надежды - Филип Жисе

Помимо молока и сыра ему начали давать и какую-то похлебку на кислом молоке с просом и кусочками какой-то травы. Большую часть молока сливал, остальное съедал.

К концу третьего дня консервная банка была заполнена больше чем на половину, да и отложенного сыра хватало. К сожалению для Леопольдо, он начал покрываться плесенью, да и запах изменился, но Леопольдо это не испугало – голодный от голода и камни будет есть, а сыр с плесенью для него райская благодать.

Леопольдо решился бежать этой же ночью; днем у него был враг, которого стоило избегать во что бы то ни стало – солнце. За ночь он надеялся если и не дойти до гор, то преодолеть как минимум половину пути к ним. Днем он продолжит движение, чтобы уже к вечеру достигнуть подножий.

Когда солнце скрылось за горизонтом, и на небо высыпали звезды, а Рахим со своим семейством отправился спать, Леопольдо собрал немногочисленные пожитки и вышел из хижины. Ночь была теплой, ясной и безветренной. Леопольдо отчетливо видел каждую звездочку на небе, серые пятна на лунном лике, яркие вспышки одиноких метеоритов. Леопольдо посмотрел в сторону гор, но не увидел их. На миг испугался – не привиделись ли они ему? – но быстро догадался, что причину их исчезновения надо искать не у него в голове, а в ночной тьме, окутавшей мир густым покрывалом.

Не желая медлить и терять столь дорогое ночное время, Леопольдо, стараясь не производить лишнего шума, направился к воротам. Подошва кроссовок, которые он решился надеть, дабы не нести в руках, едва касалась теплого песка. В лунном свете со стороны могло показаться, что Леопольдо не идет по земле, а плывет над ней. Такими осторожными были его шаги.

На краткое время Леопольдо замер в проеме ворот, оглядывая спящий двор, богато сдобренный небесным серебром – загон с верблюдами и козами, хижины, точно тени застывшие, и та, единственная с дверцей. Неумолимый укол совести настиг Леопольдо в тот самый миг, когда он собирался продолжить путь в темноту. Но лишь отвернулся, вздохнул и шагнул в неизвестность, надеясь, что движется в правильном направлении.

Всю ночь Леопольдо упрямым ослом пересекал равнину. Раз или два тишину прорезал едкий хохот гиены, но зверь был слишком далеко, чтобы можно было беспокоиться. Слышал шорохи, то с одной стороны, то с другой, но делал вид, что не замечал их, желая как можно дальше оказаться от каких-либо ночных звуков. О скорпионах, прячущихся под камнями, и змеях в траве не думал, хоть и боялся ненароком наступить. Желание оказаться как можно ближе к горам, когда поднимется солнце – вот то единственное, что беспокоило его сознание, пока он, сжимая в руках свои пожитки, двигался по широкому безводному морю.

Молоко и сыр экономил. Когда донимала жажда, только смачивал молоком губы. Когда ощущал голод, бросал в рот кусочек сыра.

Когда небосклон на востоке окрасился в цвет крови, Леопольдо к своему сожалению увидел, что хоть и шел в правильном направлении, но далеко не продвинулся. Селения Рахима видно не было, но и горы оставались так же далеки, как и в те дни, когда он смотрел на них, сидя под акацией. Может, он недостаточно быстро двигался? Тогда почему от усталости ноют ноги? Не на месте же он топтался все это время.

На какой-то миг Леопольдо подумал о том, чтобы вернуться к Рахиму, но оказалось достаточно одного воспоминания об Ахмеде, чтобы прогнать эту глупую мыслишку прочь. Ничего не оставалось, как бросить в рот очередной кусочек сыра, обмочить губы молоком и продолжить путь к, будто выплывающим из темноты, вершинам далеких гор.

Солнце припекало, но Леопольдо этого как будто не замечал, натянул на голову рубашку, создав некое подобие тюрбана, и ледоколом, разрезающим льдины, ринулся вперед. Но чем выше поднималось солнце, тем медленнее шел Леопольдо, пот заливал глаза, дождевыми каплями стекал по обнаженому торсу, рукам. Сердце прыгало в груди, как гимнаст на батуте, грозя продолжить прыжки по дикой мертвой равнине.

Леопольдо все чаще подносил консервную банку к губам, но, казалось, даже не замечал этого, такими бессознательными были движения его рук. В конце концов, не в силах ступить больше и шагу, Леопольдо опустился на землю в тени возникшего, будто по мановению волшебной палочки, молочая с ветвями канделябрами, закрыл глаза и застыл. Тело подрагивало, то ли от напряжения, то ли от жары. Леопольдо свесил голову на грудь, чувствуя, как жаркий воздух через ноздри забирается внутрь и сушит его внутренности.

Что он здесь делает? Как он здесь оказался? Что забыл? Что ищет?

На миг Леопольдо почудились шорохи в стороне. Открыл глаза, поднял голову и увидел метрах в десяти от молочая крысу. По крайней мере, то животное, которое видел Леопольдо, действительно напоминало собой этого грызуна. Небольшое, песчаного окраса, с длинным хвостом, на конце которого волосы образовывали кисточку. С крупными выпуклыми глазами и притупленной мордочкой.

Но нет. Это оказалась не крыса. Едва животное заметило Леопольдо под молочаем, поднялось на задние лапы и короткими прыжками пустилось наутек. Леопольдо проводил животное взглядом. А он-то думал, что кроме него в этом гиблом месте никого больше нет.

Целый день Леопольдо просидел под молочаем, время от времени погружаясь в странную полудрему, из которой его раз за разом вырывали звуки окружающего мира: шорох ветерка среди камней, жужжание насекомых в воздухе, редкий крик птицы. Ближе к вечеру Леопольдо увидел несколько антилоп в отдалении. Животные, вертя головами из стороны в сторону, медленно двигались по равнине, готовые при первом же подозрительном звуке броситься прочь. Рыжевато-серая шерсть на спине контрастировала со светлой на брюхе. Голова у животных была желтовато-рыжей, с белыми полукружьями вокруг глаз. Уши в меру длинные, хвост пушистый, ноги стройные. Сами антилопы были небольшие – до пятидесяти сантиметров в холке. У некоторых из них, должно быть самцов, Леопольдо заметил короткие вертикальные рожки.

Животные не задержались, вскоре растаяли в нарастающей темноте. Леопольдо же, едва солнце рухнуло за край горизонта, подняв фонтан кроваво-желтых брызг, поднялся на ноги и двинул дальше. Шел медленно, раз за разом спотыкаясь. Ноги ныли. Кожа на спине и груди обгорела и теперь к старым проблемам, связанным с голодом и жаждой, добавилась новая – пекучая боль от ожогов.

Леопольдо допил последние капли молока и отбросил пустую консервную банку в сторону. Та шмякнулась о землю и застыла, точно приросла к земле. Леопольдо бросил по инерции несколько кусочков сыра в рот, желая унять голод, но с таким же успехом он мог плюнуть в костер, надеясь, что этого будет достаточно, чтобы тот потух. Голод не желал оставлять Леопольдо, только становился сильнее. Тогда Леопольдо скормил желудку еще несколько кусочков сыра, а затем и еще. Не успел оглядеться, как и те жалкие крохи еды, что оставались у него, закончились.

Леопольдо не хотел думать о том, что его ждет завтра, когда наступит новый день, и все же думал. Сознание, воспаленное дневной жарой, снова и снова возвращалось к насущным вопросам. Ни еды, ни питья у него больше не было, а горы все так же были далеки. Леопольдо начал, было, уже подумывать: может, это и не горы совсем, а иллюзия, мираж, созданный его перегревшимся на солнце мозгом. Будь иначе, эти чертовы горы были бы ближе.