Материя - Иэн Бэнкс

Вскоре он поднялся, откашлялся и оперся на стол. Тяжелые пары висели низко в воздухе.

Орамен подался вперед и распахнул два окна, выходящих во двор. Потом, глубоко вздохнув, дотронулся до шеи доктора, чтобы прощупать пульс, — и удивился, даже устыдился дрожи в своей руке. Кожа Джильюса была холодной, пульс не прощупывался.

Орамен оглянулся, даже не зная, что надеется увидеть. Тут царил беспорядок, но, вполне вероятно, он царил тут всегда. Ни записки, ни нацарапанного трясущейся рукой предсмертного послания.

Значит, надо известить дворцовую стражу. Но тут взгляд Орамена задержался на шприце. Там, где игла вошла в кожу, виднелась кровь, а вокруг — царапины, синяки, маленькие ранки, словно доктор с большим трудом попал себе в вену и проколол несколько раз кожу, прежде чем нашел нужное место.

Орамен снова коснулся обнаженного запястья Джильюса, рядом с синяками, и опять закашлялся, вдохнув пары. Потом он поднял другой рукав докторской рубашки и увидел такие же синяки и царапины. Подлокотники кресла были широкими и плоскими.

Опустив рукав, Орамен отправился на поиски охранника.

* * *

Окты использовали сотни своих крупнейших лифтов и с полдюжины шахт, перегоняя кабины-суда, как торговец — костяшки на счетах при подсчете дневной прибыли. Кабины заполнялись людьми, животными, двигателями, артиллерией, самоходами, продовольствием и материалом на Восьмом, потом быстро опускались на Девятый, чтобы разгрузиться и мчаться назад по башне Иллсипин за новым грузом. Несмотря на скорость кабин, это заняло целый день — в таком титаническом предприятии задержки были неизбежны. Животные в лифтах пугались, не желали заходить или выходить (пугливее всех оказались хефтеры, самые многочисленные из вьючных животных), роазориловые цистерны протекали, грозя пожарами, паровые самоходы ломались (один взорвался уже в лифте, не повредив его, но поубивав многих пассажиров — октам пришлось извлечь кабину и очистить ее), происходили сотни других несчастных и не очень случаев, немыслимо затягивавших процесс.

Регент тил Лоэсп и фельдмаршал Уэрребер кружили на своих лиджах у слабо освещенной башни Иллсипин, наблюдая, как огромная армия собирается с солнечной стороны — там было лишь немногим светлее. Затем, по-прежнему в сопровождении эскорта, они приземлились на холме перед долиной. Над ними и вокруг них в темных небесах летели разведчики на лиджах и каудах — едва заметные тени, выслеживающие врагов. Но те, похоже, и не подозревали об их присутствии.

Гелиостатик Оаусиллак, который, казалось, низко парил над долиной в направлении дальполюса, проливал на эту сцену убийственный красноватый свет. Тил Лоэсп подошел к Уэрреберу, снял летные перчатки и потер рукой об руку.

— Все идет хорошо, фельдмаршал? — спросил он.

— Идет-идет, не сомневайтесь, — заверил его Уэрребер, отдавая своего лиджа на попечение слуги.

Дыхание животного клубами поднималось в воздухе.

Здесь даже воздух иной, подумал тил Лоэсп. На каждом уровне, вероятно, был свой запах, но это теперь выглядело тактическим различием — здесь же он имел дело с различием стратегическим, с чем-то основополагающим.

— Нас не обнаружили. — Тил Лоэсп снова окинул взглядом собранную армию. — Пока этого достаточно.

— Мы пришли необычным маршрутом, — сказал Уэрребер. — Мы далеко от цели. Даже дальше, чем от дома.

— Расстояние от дома не имеет значения, пока окты остаются нашими союзниками, — возразил тил Лоэсп. — От дома нас отделяет чуть больше часа.

— Пока окты остаются нашими союзниками, — эхом отозвался Уэрребер.

Регент уставился на него пронзительным взглядом, потом медленно отвел глаза.

— Вы им не доверяете, да?

— Не доверяю? Доверие — не то слово. Они будут делать то или иное, и эти действия будут соответствовать их обещаниям или не будут. То, что руководит октами, скрыто за столькими слоями непереводимых мыслей, что речь тут можно вести и о чистой случайности. Их чужеземная природа исключает такие человеческие понятия, как доверие.

Тил Лоэсп еще никогда не слышал от Уэрребера столь пространных речей. Уж не занервничал ли фельдмаршал?

— Доверять октам так же странно, как любить их, — кивнул он.

— Тем не менее пока они держат слово, — заметил Уэрребер. — Сказали, что обманут делдейнов, и обманули.

— У делдейнов может быть другая точка зрения.

— У обманутых всегда другая точка зрения, — изрек фельдмаршал, не сдаваясь.

Тил Лоэсп не мог не думать, что теперь они находятся в таком же положении, что и делдейны, когда их армия месяц назад выходила из Ксилискинской башни. Делдейны тогда, несомненно, были убеждены, что окты предоставили им специальный допуск в обычно недоступную башню для неожиданного вторжения в исконные сарлские земли.

Ух, как они, верно, надувались, полагая, что теперь окты на их стороне! Наверное, слушали такие же россказни о том, что окты, мол, прямые наследники строителей пустотелов, и так же снисходительно кивали. И верно, считали свое дело правым — тем более когда это признали великие державы. Наверняка именно так они и думали. Тилу Лоэспу казалось, что никто никогда не сомневался в своей правоте, и все разделяли странную веру в то, что одна только страстность в защите убеждений, пусть и ошибочных, делает их истинным.

Все были идиотами.

Нет ни правых, ни виноватых, есть только эффективность и неспособность, сила и слабость, коварство и доверчивость. Преимущество тила Лоэспа состояло в том, что он знал это. Но знание не обеспечивало ему морального превосходства — на сей счет он не заблуждался.

Он сам, Уэрребер, армия и сарлский народ по-настоящему могли рассчитывать лишь на то, что их планы каким-то образом отвечают планам октов и будут отвечать, пока все не завершится. У октов имелись свои резоны, чтобы желать падения делдейнов и возвышения сарлов. У тила Лоэспа были свои соображения об этих резонах и о том, почему они выбрали этот, далеко не очевидный, маршрут. Но он охотно признавал, что сейчас сарлы — это просто инструмент, которым окты пользуются в своих целях. Все будет не так, когда он, Лоэсп, сможет влиять на положение дел. А пока что окты манипулировали ими.

Однако перемены все равно неизбежны, думал он. Бывают времена и обстоятельства, когда еле заметное, но решительное движение влечет за собой каскад весьма серьезных событий. И тогда использующий может стать используемым, а инструмент — рукой и даже мозгом, стоящим за рукой. Разве не был он, Лоэсп, правой рукой короля? Разве не был он образцом доверенного и отважного помощника? Но когда пришло время, разве не нанес он удар с силой, внезапно проявившейся и копившейся всю жизнь? Вот она, обратная сторона незаслуженного почтения и подобострастия!

Он убил своего короля, человека, которому он, по мнению всех окружавших его людей (а не готовой поверить во все толпы), был обязан всем. Но он-то знал правду: быть королем означает быть главным забиякой в стране забияк и забитых, главным фанфароном и шарлатаном среди сборища хвастливых жрецов и запуганных приспешников, в чьих головах редко заводятся мысли. Король не обладал врожденным благородством или даже правом царствовать. Идея наследственной передачи престола была сплошной глупостью, если престол доставался таким ничтожествам, как марионетка Орамен и безнадежный пьяница Фербин. Жестокость, воля, беспощадное применение власти и силы — вот что обеспечивало авторитет и влияние.