Не уверен - не умирай! Записки нейрохирурга - Павел Рудич

«Надо же, вы – и к нам?! Какими судьбами?! Где же вы до сих пор были?!»

Но главный задал мне только один вопрос. Все так же проникновенно глядя мне в глаза, он спросил:

– А почему вы без сменной обуви?

Потом откашлялся и рявкнул:

– Чтобы это было в последний раз! Идите в общую хирургию к Кацу. Скажите, что от меня. Если он решит вас брать – возьмем. Не понравитесь – ищите другую работу!

– Но меня к вам распределили…

– Доктор, у вас со слухом плохо? Вперед – с песнями!

Каца я нашел в сестринской комнате отделения общей хирургии. Он сидел откинувшись на стуле, а перед ним по стойке «смирно» стояла заплаканная медсестра.

Кац был похож на орангутанга: рыжий, лысоватый. Большие руки, покрытые шерстью, – лежали на круглом животе, обтянутом белым «фронтовым» халатом.

Сестра скороговоркой лепетала сквозь рыдания:

– Сколько раз тебе говорить! Если баба толстая, то на хуй ты мне фарабефы суешь! Сразу давай четырехзубые крючки или печеночное зеркало…

Орангутанг привстал:

– Что ты несешь?!

– Вы же говорили, чтобы за вами все слово в слово записывали! Вы так учили Наташу, когда вчера холецистэктомию бабке Свиридовой делали, а я – записывала!

До сих пор жалею, что не выпросил у молодых операционных сестер эти тетради, куда они записывали «лекции» Каца! Можно было бы издать как книгу типа: «Краткое руководство для операционных сестер, написанное ими самими».

Я объяснил «орангутангу», кто я есть такой и зачем пришел.

В ординаторской меня переодели, дали сменку и прикрепили к дежуранту – меланхоличному красавцу Николаю Ивановичу.

Кац меня напутствовал:

– Везде ходи за ним! Пойдет в сортир – и ты туда же! Потом расскажешь, что он там делал.

В последующие два месяца вся моя хирургическая деятельность заключалась в наблюдении за чужой работой. Кац так описал мою дальнейшую судьбу:

– Пять лет будешь смотреть, как работают другие, потом пять лет мы будем наблюдать за тобой. Справишься – станешь хирургом!

Кац ничему не учил. Только спрашивал:

– С чем больной? Панкреатит? Капать ему собираешься? Хорошо. Тогда чего и сколько? Не думать, а знать надо! Хорошо. Этого ты не знаешь. Напиши мне в столбик, как и сколько воды теряет человек в сутки и как это зависит от температуры тела.

Понятно! Какой, на хер, смысл спрашивать с тебя знания патологии, если ты нормальную физиологию не знаешь! Очень нехорошо!

Ушел, хлопнув дверью ординаторской. Он и в спокойном состоянии напоминал кипящий чайник, а уж когда злился – все клапаны и заслоны сносило напрочь!

Как только он ушел, все присутствующие при разговоре коллеги стали меня учить уму-разуму:

– Ерунда все это! Он через минуту уже перестает злиться. Но ты эту тему – почитай! Обязательно дня через два опять спросит, и, если не ответишь, вот тогда – беда! Скажет: «Э! Братец ты мой! Так ты не только не врач, ты им, оказывается, и быть не хочешь!» Полгода потом в операционную ходить не будешь!

В самом деле, вскоре Кац опять завел со мной речь о потерях жидкости человеком. Я был во всеоружии, и мои ответы его удовлетворили. Ну а так как вопросов он задавал много, то приходилось все время читать, запоминать, спрашивать и учить. Не получив верного ответа, он всегда дня через два-три задавал тот же вопрос. Не забывал никогда!

То, что Кац алкоголик, я узнал очень скоро. Однажды он не пришел на работу. «Бразды» тут же перешли к его верному «оруженосцу» Стасу. Все ходили хмурые и сдержанные.

Дней через десять, утром, проходя по больничному коридору, я услышал из-за дверей кабинета Каца рычание, переходящее в вой… Рычание это перемежалось отборным матом. Из дверей кабинета выскочила процедурная сестра со штативом для капельницы и лотком, наполненным шприцами и окровавленными марлевыми шариками.

И этим же днем, в «тихий час», когда в коридорах не стало больных, я уже помогал вывозить из кабинета Каца, привязанного к каталке черными «вязками» и одурманенного лошадиными дозами реланиума и оксибутирата. Мы погрузили его в медицинский «уазик», и он отбыл в сопровождении того же верного Стаса в психиатрическую больницу.

Оказалось, что сюжет был всегда одним и тем же. Кац, среди полного благополучия, неожиданно напивался и входил в алкогольный штопор: начинал пить по кабакам, пивнухам и подворотням с неведомыми «друзьями». За неделю он допивался до психоза. Доброхоты доставляли его домой или, что было чаще, – в нашу больницу. Его отмывали, вводили седативные, «откапывали» и, как в дом родной, отвозили в психушку.

Через месяц Кац, посвежевший и радостный, возвращался в строй. Меня всегда поражало, что ни грамма смущения, растерянности он по возвращении не проявлял. Казалось, что вернулся он не из дурдома, а из круиза по Черноморскому побережью Кавказа. Тут же выяснялось, что в его отсутствие все пришло в запустение и негодность.

– С вами и не выпьешь уже! – говорил наш заведующий, учиняя очередной разгон.

Администрация прощала ему всё. Мы, подчиненные, – его просто любили. Спросите – почему, и я не смогу вам ответить.

Однажды в городском автобусе я случайно услышал разговор двух подвыпивших мужиков:

– Тебя кто лечил? – вопрошал своего друга поддатый мореман. – Кто? Не знаю такого! У нас в области – только два настоящих хирурга – Баяндин и Кац!

Похоже, что и все остальные: врачи нашей больницы, больные, администрация и руководство облздравотдела – придерживались такого же мнения. И в самом деле – Кац легко разбирался в самых запутанных диагностических случаях, умел организовать работу и стремительно и счастливо оперировал.

Оперировал он некрасиво. Манипулировал грубовато, спешил, гемостаз проводил не тщательно, и в рану постоянно подкравливало. Словом, неэстетичное это было зрелище – операции в исполнении Каца! Но больные – выздоравливали. Послеоперационный период протекал у них удивительно легко. Осложнений – не бывало.

Оборвалось все внезапно. Кац умер. Многие объясняли его смерть тем, что Кац бросил пить и почти год обходился без спиртного.

«Не мог он смотреть на все наше говно трезвыми глазами», – объясняли доброхоты.

Это сейчас я – нейрохирург, а начинал как хирург весьма общий в большой районной больнице. Свою первую резекцию желудка я делал более четырех часов. Этот мой пациент чудесным образом выжил, исцелился и вскоре умер: в пьяном виде он выпал из окна своей квартиры. Я как раз дежурил, и тут звонит травматолог из приемного покоя и говорит:

– Тут вашего бывшего больного привезли. Живот посмотрите. Как бы внутрибрюшное кровотечение не пропустить.

На каталке – тот самый больной, которого я подверг резекции. Исковерканный, окровавленный. Но в сознании. Говорить не может: в груди у него клокочет и кровавые пузыри на губах. При этом смотрит на меня восторженно и с уверенностью в том, что я-то его точно спасу. Не впервой, мол.